Блог Марины Загидуллиной

Отчество исчезает под воздействием СМИ. «Модно» и «стильно» обращаться к человеку по имени независимо от его статуса и возраста. Вся политика «обезотчествленна» в угоду «западному формату». Как тут не вспомнить старую фамусовскую Москву, где все «персонажи» именуются по батюшке, и, конечно же, без фамилий — только такое обращение и можно считать вежливым. Смена формата вежливого (учтивого) обращения на «именное» может рассматриваться как весьма любопытный путь развития языка. Во-первых, утрачивая отчество, человек оказывается в философской ситуации «сын за отца не отвечает». Именно в философской — ты есть только ты сам, и никакие «подпорки» в виде «предков» тебе не нужны. Здесь, думается, можно усмотреть, с одной стороны, усиление независимости, а с другой — утрату патриархальной модели именования, которая так мощно цементировала национальный «стиль» обращения (у нас ведь и фамилии наполовину «предково-именующие», Ивановы, Петровы, Сидоровы, впрочем, и Загидуллины тоже самое). Имя-отчество-фамилия представляли собой четкую триаду (ну не то чтобы «сын-отец-дух святой»… но если принцип изоморфизма признать всеобщим, то — да, некий «я», некое конкретно породившее его начало и высшая субстанция, не чуждая им обоим). Думается, пора модель такого полновесного (по имени-отчеству) обращения возвращать в жизнь. Обратим внимание и на то, что в деревенском и просторечном обиходе фамильярной считается форма обращения по отчеству без имени — «Михалыч», «Петровна»… От отчества даже здесь не отказываются. Так что практика «журналистского» вычета отчества из конструкций обращения и именования чрезвычайно «противна» самой природе именования в русском языке.

Единственный фильм, который я могу смотреть постоянно и все время что-то новое в нем открывать. Фильм, который заканчивается смертью — и так как все мы туда и идем, то с годами фильм становится все более близким. Если учесть теорию торсионных полей и старинную мысль о материализации желаний, то невольно вспоминается фрейдовское открытие за пару лет до смерти. Он тогда так мучился монизмом своей идеи (стремление к удовольствию как единственный организующий стержень жизни человека), что просто был счастлив обнаружить противовес — стремление-к-смерти. Я читала эту книгу Фрейда в Ленинской библиотеке, когда мне было 23 года, и помню, что она подействовала на меня
потрясающе («По ту сторону принципа удовольствия»). В то же время, когда Фрейд писал этот текст, В.М. Бехтерев (и тоже перед смертью) создал свое «Бессмертие человеческой личности как научная проблема». Нетрудно сопоставить два подхода — Фрейд строил бинарную концепцию (плюса и минуса), Бехтерев — сферную, где главное было — иррадиация собственного я сквозь время и пространство. У Боба Фосса суть ухода героя заключается в том, что он (вовсе не желая умирать) вдруг постигает ЭСТЕТИЗМ смерти и усматривает в ней объятия новой реальности. Переход, который «оформлен» в фильме как вполне вульгарно-стебное, но потрясающе искреннее шоу, и есть точка-стоп, за которой действие продолжается и разворачивается в бесконечность — но это уже не дано увидеть. Это попытка встать на границе того самого драйва, о котором писал Фрейд.