НЕЗАВЕРШЕННЫЙ ЗАМЫСЕЛ ПУШКИНА «В 179* ГОДУ ВОЗВРАЩАЛСЯ Я…»
Этот набросок начала прозаического текста был выполнен Пушкиным в 1835 году (датируется по водяному знаку на бумаге ). Набросок представляет собой многократно правленый текст; очевидно, что автор стремился отшлифовать фрагмент и довести до совершенства прозаическое повествование. Однако так же, как и во многих других прозаических набросках двадцатых-тридцатых годов, повествование оборвано в самом конце экспозиции, когда должна произойти какая-то завязка действия.
В пушкиноведении этот фрагмент остался на периферии. Более чем за столетие тщательного и пристального исследования каждого пушкинского произведения этому наброску внимание фактически не уделялось. Помимо небольших заметок Н. К. Телетовой, связанных с биографическим компонентом текста (упоминание пушкинских родственников в произведении), никакого анализа этого текста, а тем более предположений относительно дальнейшего сюжета произведения не выдвигалось. П. Дебрецени, собравший достаточно полную библиографию по всем прозаическим произведениям Пушкина в своей книге «Блудная дочь» обходит отрывок стороной, заметив вскользь: «Фрагмент “В 179* году возвращался я” (1835) представляет собой набросок к любовной истории между офицером и девушкой-дворянкой, но в нем практически нет указаний на дальнейшее развитие событий» . Между тем очевидна тщательная работа Пушкина над содержанием и стилем этого фрагмента, что заставляет предположить принципиальность и важность замысла для поэта. Представляется необходимым исследовать это произведение в контексте поздних творческих исканий Пушкина.
Прежде всего, отрывок начинается с точного указания места и времени, где и когда происходят (и будут происходить в дальнейшем) события произведения. Герой, двадцатитрехлетний юноша, возвращается на родину ? в Лифляндию ? после четырехлетней службы в русском полку. Его отношение к России заявлено вполне однозначно: «душевно жалел о русских ямщиках и об удалой русской езде» . Таким образом, перед нами «обрусевший» прибалт. Если бы мнение П. Дебрецени о «любовной интриге» офицера и провинциалки было верно, то зачем Пушкину понадобилось так осложнять повествование? Очевидно, что прибалтийский топос для него принципиально значим ? он берется описывать пейзаж, которого никогда не видел: «С одной стороны дороги простирались распаханные поля, с другой – луга, поросшие мелким кустарником». В черновом варианте даже указывалось: «болотистые луга» ? все это больше соответствует финской окраине Петербурга. Пушкин даже точно не указывает, Литва перед нами или Эстония: герой возвращается в Лифляндию и уже приближается к своей «мызе», но слышит песню эстонки; в черновых набросках есть фраза: «первый выстрел в мирной Эстонии» , следовательно, путь его «пограничен». Прибалтийский быт Пушкин тоже изображает, исходя из самых общих представлений, явно понаслышке ? таков эпизод вечернего чая в господском доме, где указывается, что героиня «мазала свежее, янтарное масло на ломтики домашнего хлеба». Известно, что в Петербурге ценилось прибалтийское масло, и Пушкин указывает на эту деталь.
Для того чтобы описать любовную историю офицера и юной девицы, Пушкин мог использовать и привычный среднерусский фон, подобно декорациям «Евгения Онегина». Скорее всего, эстонско-лифляндские луга понадобились ему для иных целей, и он стремился хоть пунктирно, но узнаваемо обозначить место действия, чтобы сразу перейти к какой-то более значимой для него части повествования.
Даты, приведенные в тексте, также представляют собой продуманный и взвешенный художественный ход. Прежде всего, заглавная дата зашифрована ? «в 179* году», но неизвестно, в каком именно. Между тем эта загадка оказывается излишней: Екатерине Ивановне 18 лет, а ее отец погиб в 1772, следовательно, действие разворачивается в 1790 (менее вероятно ? в 1791) году. По наблюдениям Н. К. Телетовой, как уже отмечалось, Пушкин включил указания на собственное генеалогическое древо, чтобы создать, по-видимому, иллюзию исторической достоверности: для описания старшей героини он воспользовался фактами биографии родственников по линии матери (Ивана Михайловича Траубенберга, 1753?1795; его дочери Каролины Ивановны, 1777?1844; ее мужа Карла фон Врангеля, умершего в 1814 г. ). При этом Пушкин, по наблюдению исследовательницы, в свойственной ему манере «уплотнения исторического времени соединяет двух известных ему свойственников» в «храбром генерале» фон В., убитом в 1772 году . Отсюда можно сделать вывод, что Пушкин не планировал писать «генеалогический» текст с соблюдением биографических подробностей. Даты в тексте, равно как и повествовательный ракурс, однозначно указывают на неслучайность отнесения событий в прошлое (герой рассказывает о них из некоей точки в настоящем – как о давнопрошедших).
Но какова же тогда была цель Пушкина? Остается обратиться к историческому контексту. В 1772 г., когда был убит отец Екатерины Ивановны, шла первая русско-польская война, закончившаяся первым разделом Польши. Волнения там не прекращались; к 1790 году они достигли пика ? польские националисты требовали возвращения суверенитета. В 1791 году началась очередная русско-польская война. Важнейшее событие польской истории 90-х годов ? восстание под предводительством Т. Костюшко, судьба которого занимала Пушкина . Движущей силой восстания были вооруженные «чем попало» поляки; волнения охватывали прибалтийские территории . Логично предположить, что отрывок «В 179* году возвращался я» был подступом Пушкина к историческому повествованию о польском вопросе. Подтверждением тому может служить эпизод с пушечным выстрелом: «Вдруг в общей тишине раздался явственно пушечный выстрел… и замер без отзыва. Я удивился. В соседстве не находилось ни одной крепости; каким же образом пушечный выстрел мог быть услышан в этой мирной стороне?».
Это предположение обеспечивается следующими аргументами. Во-первых, интерес Пушкина к истории в 30-е гг. был чрезвычайно велик, поэт даже воспринимался современниками именно как историк. Во-вторых, Пушкина чрезвычайно занимала стилизация вальтерскоттовского повествования (в конечном итоге из всех вальтерскоттовских подступов полностью состоялась только «Капитанская дочка» ). «Домашнее» (или «семейственное») повествование о грандиозных исторических событиях казалось поэту оптимальной формой для прозаического текста вообще. Тезис «семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа» может считаться основным в самой организации повествования; этому тезису близки пушкинские «вальтерскоттовские» приемы, последовательно воплощенные в «Капитанской дочке»: ординарный герой попадает в самый центр исторического события и волей судьбы оказывается между двумя лагерями . В наброске «В 179* году возвращался я…» герой-лифляндец, тесно связанный с русской культурой и бытом, возможно, должен был оказаться в центре войны за независимость Польши. Выбор главного героя, помещение его между двух миров (по рождению, патриотически, он должен быть против русских, тогда как юность, проведенная в России, и любовь к русской девушке должны были осложнить его положение). Возможно, что общая фабула этого незавершенного замысла в общих чертах повторяла «Капитанскую дочку», только роль Пугачева здесь играл бы Костюшко. Скорее всего, Пушкин и оставил свой замысел именно в связи с интенсивной работой над исторической повестью о пугачевских событиях. Пушкин прерывает повествование в том месте, где, по-видимому, должна была произойти завязка собственно исторического события. По наблюдению Н. Н. Петруниной, это сопряжение истории и частной жизни вызывало у поэта наибольшие трудности .
Известно, что Пушкин собирал книги по польскому вопросу, явно стремясь к созданию обширного труда по истории Польши . В то же время следует помнить, что любые рассуждения по польскому вопросу, равно как и распространение и приобретение книг, связанных с польскими событиями, не только не приветствовались, но однозначно запрещались. Многие «польские» книги Пушкин приобретал нелегально, рискуя вновь попасть в опалу. Отношение самого Пушкина к Польше было сложным ? достаточно упомянуть скандал вокруг стихотворения «Клеветникам России».
В этих условиях польский вопрос не мог быть рассмотрен «прямо», поэтому Пушкин избрал косвенный художественный путь. Любовная («семейственная») история была лишь фоном, художественной условностью. Характерно, что героиня представлена наиболее общим и «безмерно надоевшим» портретом ? автореминисценцией из «Евгения Онегина» («круглое румяное лицо, темные узенькие брови, свежий ротик и голубые глаза»), важно, что в портрете Маши Мироновой в «Капитанской дочке» Пушкин позднее использует те же черты. Это своеобразный сигнал о второстепенности образа и всего, что связано с любовной линией.
Логично предположить развитие основной тенденции поздней прозы Пушкина ? соединения художественного и исторического материала в синтетическом повествовании . Эта тенденция представлена «Капитанской дочкой» (история в камуфляже художественности) и «Историей Пугачева» (художественность под маской хроники). Видимо, и польская тема должна была получить у Пушкина двойное рассмотрение. В отрывке «В 179* году возвращался я…» просматривается первая линия, то есть обращение к польскому вопросу в жанре исторического «семейственного» повествования, поэтика которого близка «Капитанской дочке» (и, следовательно, строится по модели вальтерскоттовского «домашнего» повествования). Другой («документальный») подступ к польской теме ? замысел Пушкина написать историю Украины (это тоже своеобразная маска польского вопроса).