Опубликовано: Проблемы изучения литературы: Исторические, теоретические и методические подходы. Сб. науч. тр. Вып. 1. Челябинск: Изд-во Татьяны Лурье, 1999. С. 22–29.
Разумеется, отношение к Пушкину как к гению (причем и века «минувшего», и века «нынешнего», и, по самым скромным прогнозам, грядущих столетий) ни у кого никаких сомнений не вызывает. На «пустом месте» не может возникнуть феномен всеобщего признания, не омрачаемый сменой политических режимов и «идеологических установок». Пушкин оказался «приспособленным» к любой эпохе – в его произведениях каждый политический режим черпал подтверждение своим устремлениям, спешил заручиться «поддержкой» «национального гения». Так, в 1880 году его славили за «русскость» и «народность» (Ф. М. Достоевский: «Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо… ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески» ), а, например, в 1949 году – за верность идеалам «большевизма-ленинизма» (по словам В. С. Баевского, дежурной фразой юбилейного года тогда был лозунг: «В 1917 году мечта Пушкина осуществилась: произошла Великая Октябрьская социалистическая революция». Именно тогда Б. В. Томашевский иронизировал: «Как же, еще сто лет тому назад Пушкин написал: «Октябрь уж наступил»» ). Приближается новый юбилей, и похоже, что теперь Пушкин должен предстать перед нацией «непоколебимым христианином и верным сыном греко-кафолической церкви» . Неслучайно один за другим выходят сборники «Пушкин и христианская культура», где творчество Пушкина анализируется духовными лицами, обнародуются традиционно затушевываемые или искажаемые факты творчества и духовной биографии Пушкина, но в то же время и создается очевидный «перегиб» в сторону излишнего «приглаживания» творчества Пушкина, подгонки его под новую схему (вовремя раскаявшегося грешника) – то есть повторение прежних ошибок.
Но в том-то и дело, что, возможно, важным является не столько поиск «истинного» Пушкина (может быть, он слишком диалектичен для того, чтобы его «найти» раз и навсегда, как, впрочем, и многие другие гениальные писатели), сколько анализ самих фактов восприятия творчества «национального гения».
Есть смысл рассуждать о специфических механизмах возникновения и так называемого кумиротворения , и «омифотворения» , и «ниспровержения» … Это, вероятно, поможет найти более конструктивные решения, чем обострившееся в последнее время противостояние сторонников «христианизации» Пушкина и их противников-«атеистов». В самом деле, вряд ли фразы, подобные заявлению Э. С. Лебедевой, помогут выбраться из этого «раскола»: «Благотворный процесс восстановления Церкви ослабляет значение ложных религий и неоязыческих ритуалов. В Пушкинские дни толпы почитателей привыкли «приходить к поэту» – теперь у них есть возможность помолиться за него, помянуть по-христиански, вместо того чтобы предаваться массовому кумиротворению» . Хочется заступиться за, например, представителей иных религиозных убеждений, тоже считающих Пушкина «своим», – им что, свой храм рядом возвести, чтобы помолиться за поэта? Или они представители «ложных религий», и этим все сказано? Все-таки должна существовать определенная «золотая середина» – чтобы каждый мог ощутить свою причастность к Пушкину как к части национальной культуры. Академик, доктор филологических наук А. Н. Иезуитов на старорусских чтениях 1998 года в ходе полемики заметил: «Оставим религии религиево, а науке науково». Конечно, трудно спорить с этой позицией (хотя вопрос о «научной этике» до сих пор остается предметом споров), но что, опять же, делать с сознанием тех, кто не является ни религиозным деятелем, ни ученым-пушкинистом? Ведь таких людей миллионы, и именно они определяют судьбу «пушкинского мифа».
Вот здесь и становится очевидной необходимость масштабных исследований по изучению массовой рецепции. «Рецептивная эстетика» – одно из хорошо развитых направлений современного западного литературоведения – все же обращается в основном к фактам современной массовой культуры, а не к историко-функциональному аспекту бытования «классики» в ноосфере . Для определения «мифообразующих» факторов в процессе функционирования текста Нового времени следует оговорить прежде всего феноменальность самого факта «омифотворения» именно гения-писателя, а не, скажем, живописца или композитора. Это связано, разумеется, со «словесной формой», которая и является универсально-необходимой при возникновении мифа. Тем не менее М. Н. Виролайнен считает, что это лишь один аспект бытования мифа, для успешного развертывания которого необходим и ритуал – «материя и действие» . Однако таким ритуалом оказывается чтение текста – многократное и многосубъектное «оживление» классического произведения. Механизмы чтения в современном обществе остаются вне зоны социологических исследований (последние крупные статистические исследования в области библиотечного дела проводились в 1970-е годы, их результаты, возможно, подчинялись принципу «выдавать желаемое за действительное»). Читают ли «классику», в том числе и Пушкина в наши дни? Происходит ли это по «надобности» и «принуждению» (например, по школьной программе) либо является проявлением искренней потребности? Что именно и как читают? И какое место в массовом сознании и массовой читательской практике занимает Пушкин? Приходится констатировать, что эксперименты, проводимые в этом направлении, пока еще достаточно скромны, хотя их результаты представляются весьма показательными. Разным возрастным и социальным группам реципиентов было предложено ответить на ряд вопросов, направленных на выявление их отношения к Пушкину и его творчеству. Приведем некоторые результаты.
Было опрошено 42 человека в возрасте от 40 до 80 лет.
Лица с высшим образованием (23 опрошенных; образование негуманитарное) – кроме троих, все признали, что читали произведения Пушкина без принуждения, по личному интересу, вне школьной программы. Главные ассоциации, которые возникают в сознании при произнесении имени поэта: радость, чистота, легкость (53%), черты внешности (17%), факты культуры пушкинской поры (11 %). Реципиенты со средним и незаконченным средним образованием (19 опрошенных) – кроме одного, все заявили, что читали произведения Пушкина по собственному желанию. Главные ассоциации: свет, легкость, радость, красота, любовь (33%), факты произведений поэта (23%), черты характера (17%).
Вот примеры ответов опрошенных: «Кудри, осень»; «Гениальный человек, потомок Ганнибала, кучерявый»; «Хороший»; «Чистота, свежесть, легкость»; «Писатель»; «Большая любовь к нему, к его стихам, эмоциональности. Поднимается настроение, хочется писать стихи, но не получается, каким надо быть гением, что столько написать и так здорово, талант, жаль, что рано умер»; «Пушкин-гордость русского народа»; «Восторг, доброта»; «Большая любовь, стихи»; «Преклонение»; «Радость на душе, от всего прекрасного в его произведениях»; «Пушкин – романтика и сказочность»; «Талантливый»; «Красота духовной жизни, языка, поэт с женой»; «Жизнь, интерес, радость, яркие цвета»; «Пушкин – высокообразованный дворянин, но ему близок народ, его прошлое – культура»; «Ясная морозная зима, хруст снега, барская усадьба, тихое чтение у камина в ненастную погоду»; «Радость, восторг, переживание»; «Уважение к великому поэту»; «Светлые, воздушные, лирические, интимные ассоциации»; «Легкость, восторг»; «Пушка, огонь, Евгений Онегин»; «Осень, ностальгия»; «Любовь, свобода, русский язык, чистый, вольнодумство»; «Его величие как поэта»; «»Золотая рыбка», «Сказка о царе Салтане», пистолет, дуэль, автопортрет в лицейской тетради»; «Памятник Пушкину в Москве, «Сказка о мертвой царевне»»; «Вспоминаются строки из поэмы «Руслан и Людмила»: «У лукоморья дуб зеленый», тридцать три богатыря, герои «Евгения Онегина», прозаических произведений»; «Свободолюбие и красота»; «Радостные, светлые чувства»; «Острый нос, талантливый»; «Свет, чистота чувств, радость, хорошее настроение, тепло»; «С первых строк понимаешь, что он гений! С первых строк – восторг, легкость»; «Мягкость, детскость, ненужная героика, Ловелас – неприятно»; «Он мне близок своим мировосприятием»; «Произведения Пушкина настраивают нас на лирический лад, стихи и проза одинаково светлы и радостны»; «Красота, любовь»; «Капитанская дочка, Евгений Онегин»; «Пушкин – душа, гордость России»; «Что-то светлое, легкость»…
Итак, это «ассоциативные» ряды «негуманитариев», людей зрелого возраста. По этим ответам очевидно, что большинство отвечающих старались «угодить» (возможно, совершенно невольно) своими ответами какой-то неписаной «схеме», определенному «образцу». В этом факте скрывается одна из загадок рецепции: есть определенные четкие «схемы», которые мощно воздействуют на сознание. Сказать, что это школа – значит, не сказать ничего . Видимо, приходится отказаться и от «ритуально-мифологической концепции», связанной с постоянным оживлением мифа в процессе чтения. Ведь нередко вполне определенное впечатление о фактах культуры существует у незнакомых с этими фактами людей.
Приведем примеры ответов лиц в возрасте от 20 до 39 лет (вторая группа опрошенных, 41 реципиент):
«Родина», «Великое преклонение перед талантом, патриотизм, романтичность, загадочность, любовь», «Волосы, бакенбарды, глаза», «Дуэль, талант, любовь», «»Евгений Онегин»», «Осень, любовь, осенний лес», «Детство, родина, сказка», «Евгений Онегин, стихи, дорога, барышня-крестьянка», «Кудряшки», «Очень душевно», «Хорошо, любовь, молодец», «Пушкин меня успокаивает, особенно стихи о природе», «Классик, гений, легкость в общении, влюбленность, гибель, трагедия, реализм», «У лукоморья дуб зеленый», » Осень», «Голубой, розовый, желтый», «Ассоциируется с талантливым человеком», «Дуэль, Н. Гончарова, сказки», «Восторженность его таланту», «Болдинская осень», «Сказочность, очень красочные, приятные ассоциации», «Даже задумываться нечего – это настолько обыденно, что нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Значит, так оно и есть», «Космос, планета, воздух, песня, воля, степь, любовь, сон», «Москва, цилиндр, белые лайковые перчатки, бал, вино, солнце, снег.», «Осень (начало), любовь, бал, сказка, дуэль, достоинство», «Пушкин в ночной сорочке», «Кот кучерявый», «Хороший поэт», «Осень», «Костер, зеленый лес», «Пушкин, стихи, сказки», «Арина Родионовна, кружка, Барков, ревность, Дантес», «Покорность, красный», «Добрые, бодрость, радость», «Эпоха, гений, русская культура», «Радость, добро», «Лес, врубелевские люди, ножки, много провинции, люди – малостоличные, в основном простые, влюбленность, поэтика в чистом виде», «Любовь, романтика, дуэль, ревность, гений, легкость, осень», «Негры, Петр I», «Красота, нежность», «Стихи, дуэль, любовь», «Годы, проведенные в лицее, Арина Родионовна».
Как видим, в целом ассоциативные ряды близки тем, которые были представлены первой, более старшей группой. Отметим, что поколение от 20 до 39 лет в основном принадлежит по времени получения среднего образования к «старой эпохе», когда школьная программа не подверглась еще значительному пересмотру. Впрочем, если говорить о пушкинском наследии, то программа остается прежней и сейчас, несмотря на относительно «революционный» переход к концентрической системе обучения литературы. Однако, как мы уже говорили, дело не только в «программах» и не столько в них. Перед нами те же ассоциации: кудри (о них не забыла пятая часть всех опрошенных!), осень, герои произведений, факты светской культуры и жизни… Как получается, что самые разные люди (подчеркнем, что опрос производился, в основном, среди лиц негуманитарных специальностей) выражают сходное мнение о столь гигантском факте отечественной культуры, как Пушкин? Секреты массовой рецепции кроются в массовой психологии.
Сделаем небольшой экскурс в эту науку с чисто прикладной целью. Как известно, долгое время усилия психологов были сосредоточены на объяснении и выявлении фактов так называемой «первой» психологии – экспериментальном обнаружении индивидуальных психических особенностей испытуемых. Методология этого направления в психологии в основном опиралась на идеи бихевиоризма. Возникшая как альтернатива этим исследованиям «когнитивная революция», ведущим деятелем которой можно назвать Джерома Брунера , пыталась утвердить важность социального контекста в смыслообразующей деятельности личности. Тем не менее «когнитивная революция» быстро переросла в «когнитивную науку», главной целью которой стала технократизация исследовательских методов и попытка компьютерными средствами дать людям «меру человечности» . В 80-е годы стало очевидно, что должны возникнуть некие синтезирующие дисциплины, которые преодолеют разрыв социальных наук с гуманитарными и искусством, чем, наконец, будет преодолена печальная ситуация многолетнего царствования позитивизма в психологии . Одной из таких наук стала теория коммуникации, в рамках которой и выработано понятие «культурной психологии» – «второй» психологии ХХ века. Основателями этого направления по праву считаются отечественные психологи Л. Выготский и А. Лурия, сформировавшие понятие «культурно-исторической психологии» . Ключевыми позициями этого направления являются размышления о «подключенности» сознания личности к «культурному полю». В отличие от традиционного взгляда на биологию и социальные взаимодействия как главные факторы психологии Л. Выготский и А. Лурия в центр поставили именно культуру. Тем самым наметился, наконец, путь преодоления конфликта «двух психологий» (гуманитарной и биологической). По мнению этих ученых, определяющими факторами в когнитивном развитии личности следовало признать влияние письма и школьного обучения. В то же время очевидно, насколько культурное становление личности оказывается социально опосредованным: формулируя «общий закон культурного развития», Л. С. Выготский отмечает: «Всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва – социальном, потом – психологическом, сперва между людьми как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая… За всеми высшими функциями, их отношениями, генетически стоят социальные отношения, реальные отношения людей» . Таким образом, механизм массового восприятия того или иного «артефакта», к которым психологи относят 1) орудия труда, 2) сами способы их использования, и, наконец, 3) произведения искусства и процессы восприятия (терминология М. Коула), связан с включением данного феномена культуры в определенный контекст, общий для реципиентов определенной формации, «приспосабливанием» этого феномена как «альтернативно сконструированного» мира к миру объективно существующему, с процессом движения факта культуры in vivo.
Однако вопрос о принципах «отбора» из всего многообразия смыслов того или иного общекультурного факта остается открытым. «Актуализация» смыслов оказывается важнейшим явлением, которое, согласно теории рецептивной эстетики, и следует пристально изучать. В российской практике пока проблема остается открытой; традиционное отношение литературоведения к фактам читательского восприятия и «бытования» текста в культурном «поле» страны сводилось все-таки к изучению мнения критики и эволюции критических взглядов. Именно поэтому изучение читательского мнения представляется особенно важным с точки зрения исследования механизмов массовой рецепции, определение которых позволило бы сделать некоторые прогнозы и скорректировать работу образовательных учреждений; во всяком случае (учитывая традиционный консерватизм последних) хотя бы поставить вопрос о такой коррекции.
Вернемся к приведенным фактам опроса:
1) на первом месте в восприятии феномена культуры стоит психологическая окраска большинства произведений;
2) важную роль играет «легенда» жизни писателя;
3) сильное влияние на восприятие оказывают содержание произведений и отдельные факты, удержанные в памяти;
4) абсолютное большинство опрошенных признали необходимость наследия Пушкина в культурной жизни страны.
Разумеется, предварительные результаты опроса не могут считаться абсолютно репрезентативными, однако они (в том числе и результаты, здесь не приведенные) позволяют сделать выводы о вариантах функционирования механизмов восприятия. Это, во-первых, некоторая «заштампованность» восприятия творчества поэта тем «материалом», который включен в школьную программу (то есть не столько самим содержанием произведений, сколько их традиционной школьной интерпретацией). Особенно очевиден этот момент в опросе лиц в возрасте от 14 до 25 лет. Во-вторых, существует некоторая «этапность» восприятия творчества Пушкина (так, наибольшее число отрицательных отзывов о его творчестве приходятся на группу лиц в возрасте от 26 до 39 лет, хотя другая часть опрошенных в этой группе отзывается о творчестве Пушкина с большими эмоциями, чем в других возрастных группах). В-третьих, становится очевидным, какую большую роль в читательском восприятии играют «околохудожественные» факты – особенно биография и внешность.
Таким образом, подводя итог, следует отметить, что проблема исследования фактов «бытования» «третичных артефактов» в социокультурной среде оказывается вполне злободневной, а пушкинский юбилей 1999 года позволяет обнаружить некоторые очевидные явления «массовой рецепции», нуждающиеся в изучении и обобщении.
1. Достоевский Ф. М. Пушкин // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т.
2. Баевский В. С. // Вопросы литературы. 1998. № 3. С. 24.
3. Там же.
4. Лебедева Э. С. Миф о Пушкине в музейном воплощении //Христианская культура: Пушкинская эпоха: По материалам традиционных христианских пушкинских чтений. Вып. Х. СПб.: Санкт-Петербургский Центр Православной Культуры, 1996. С. 50–55
5. «Сказанное дает основания полагать, что с возможностью появления культурного героя связан главный шанс секуляризованной культуры на обретение мифа. И думается, что Пушкин реализовал этот шанс» (Виролайнен М. Н. Культурный герой Нового времени // Легенды и мифы о Пушкине. Сб. ст. под ред. к. ф. н. М. Н. Виролайнен. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994. С. 327.
6. Например, широко известные: Писарев Д. И. Пушкин и Белинский или В. Маяковский и др.: «Сбросить Пушкина… с корабля современности…» или требование В. Непомнящего непременно поместить в проектирующемся музее Пушкина в Александровском дворце разные свидетельства меняющегося отношения к Пушкину, «вплоть до известной прокламации одной из провинциальных организаций РСДРП (1899), где поэт объявлен буржуем, представителем эксплуататорского класса и врагом пролетариата». (См.: В. Непомнящий. О Пушкинском музее России: Теоретическая концепция // Христианская культура: Пушкинская эпоха: По материалам традиционных христианских пушкинских чтений. Вып. XV. СПб.: Санкт-Петербургский Центр Православной Культуры, 1997. С. 17).
7. Лебедева Э. С. «…Отрок Библии…» // Христианская культура: Пушкинская эпоха: По материалам традиционных христианских пушкинских чтений. Вып. I. СПб.: Санкт-Петербургский Центр Православной Культуры, 1994. С. 71.
8. Дранов А. В. Рецептивная эстетика // Терминология современного зарубежного литературоведения. Справочник. Вып. 1. М., 1992. С. 145.
9. Виролайнен М. Н. Культурный герой Нового времени // Легенды и мифы о Пушкине. Сб. ст. под ред. к. ф. н. М. Н. Виролайнен. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1994. С. 323–324.
10. Результат опроса десятиклассников, в летний список обязательной литературы которых не был включен роман «Что делать?» Чернышевского, а во время учебного года они получили задание его прочитать. Вопрос: «Как вы думаете, это интересный роман?» Ответы: «Тоска», «Наверняка, совершенный бред», «Думаю, что нет», «Скука», «Я читать ни за что не буду» и др. Дети вполне начитанные. Второй вопрос: «Откуда вы это знаете?» Ответ: «Мне так кажется». Очевидно, что вряд ли кто-то дома у 20 (!) школьников периодически рассуждал о недостатках творчества Чернышевского. Это своеобразный «миф», укоренившийся в сознании поколений со времен «апологетирования» романа. Интересно, как «миф» заражает новые поколения?
11. Bruner J. S. The Culture of Education. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1996.
12. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: «Когито-Центр», Изд-во «Институт психологии РАН», 1997. С. 123.
13. Edwards D. A commentary on discursive and cultural psychology // Culture and Psychology. 1995. V. 1. P. 55–65.
14. См., например: Выготский Л., Лурия А. Этюды по истории поведения. М., 1993.
15. Выготский Л. С. Генезис высших психических функций. М., 1956.