Опубликовано: Вестник ЧелГУ. Сер. 2. Филоло-гия. 1999. № 1. С. 84–90.
(к вопросу о массовом восприятии личности и судьбы гения)
1. Психология масс и отношение к гениальности.
2. Национальный миф о Пушкине. Достоевский – участник создания мифа.
3. Пушкин и Достоевский как «культурные герои нового времени»: точки схождений и расхождений массового восприятия.
Общий модус: Пушкин свет и веселье, Достоевский – злодей, темный правитель Вселенной.
О том, что Пушкин – это миф, по словам М. Виролайнен, «культурный герой нового времени», стало ясно давно. Но не один Пушкин причислен к рангу «легендарных», хотя он, безусловно, один из первых. Достоевскому, несомненно, тоже «повезло». Но разница в массовом восприятии наследия и образа двух этих гениев столь велика, что позволяет литературоведу получить дополнительный материал для размышлений о художественных мирах двух этих писателей.
Итак, мы оперируем двумя ключевыми понятиями: миф и рецепция.
Мифологизированность сознания заинтересовала исследователей нового времени давно. Ритуально-мифологическая школа выдвинула тезис о «сквозной» мифологизированности всех культурных сфер нового времени, в том числе и литературы. Мифологизированность предполагала наличие в сознании каждого человека (в том числе творца) некой неосознанной, темной зоны «прасознания», где и бытует миф. Миф в этом смысле побеждает разум: давно уже открыты тайны бытия, а сознание упрямо озаряется мифосхемой. В ХХ в. мифологическая школа размахнулась до всемирного охвата, в любом тексте усматривая мифические структуры (особенно обряд инициации). Литература оказалась тем самым ритуалом нового времени, в котором миф оживает. Но, с другой стороны, сознание, способное к воспроизведению мифа, может генерировать новые мифоструктуры по праобразцу. Так возникает мифотворчество нового времени со своими законами и входящими в «большую жизнь» новыми мифами. Без сомнения, это микропроцесс по сравнению с огромностью коллективного бессознательного прежних эпох. Но его значение в культурной ауре нации и человечества не так уж и мало. Например, миф о кровожадности и безумии «красных» русских, одержимых идеей мировой революции, формировал не только западное сознание, но и психику, скажем, рядового американца (статистика психических заболеваний после выступления Хрущева в ООН). Следовательно, этот микропроцесс должен быть изучен, осознан.
Для узкого специалиста-литературоведа это превосходное поле размышлений о причудливости путей восприятия разных культурно-исторических фактов, в том числе литературных текстов, массовым сознанием.
Национальный миф о Пушкине. Достоевский – участник создания мифа.
Вернемся к Пушкину и Достоевскому. Мифологизированность образа первого совершенно очевидна. Легендарность Пушкина возникла еще при жизни (нередкий случай) и усилилась и упрочилась потом (редкий случай). «Знаешь, как про меня говорят? – Вот Пушкин. Поставит штоф перед собой. Хлоп стакан, хлоп другой – и тут уж начнет писать». Легенды о Пушкине складывались в целый цикл мифов о культурном герое – Прометее и Геракле своей эпохи. (Н. Михайлова) К этому разделу относится массовая культура, в частности, рекламная кампания, начавшаяся в 1880 году (в связи с открытием памятника Пушкину в Москве) и продолженная в 1899, 1937, 1949. Вероятно, грядущая дата займет место в этом ряду. Именно тогда впервые появляется пушкинский шоколад, пушкинские папиросы; тросточки, ручки которых представляли собой вырезанные из дерева головы Пушкина, несгораемые шкафы с профилем первого русского поэта, портсигары. То же касается и творчества Пушкина. Так, например, в регистрационном пункте Соловков висела вывеска: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое!» Однако Пушкин был и остается вне времени, во всех его многочисленных образах и масках.
Ретроспективный взгляд на Пушкина не уловит одного заданного им самим образа – он обнаружит калейдоскоп образов, сменяющих и оспаривающих друг друга. Пушкин и шалун-поэт, и беспутная голова, и бешеный сорванец, проматывающий свой талант. И герой-любовник с фантасмагорическим дон-жуанским списком, а позднее несчастный муж светской красавицы. Пушкин предстает истинным христианином, приходящим в монастырь по воскресеньям, с другой стороны – площадным вольнодумцем. А вот образ сказочного Пушкина (запись в дневнике торговца И. И. Лапина 1825 года): «…в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубой ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными черными бакенбардами, которые более походят на бороду…» Пушкин без числа примеряет литературные маски: изгнанник Байрон и Овидий, заточенный Андре Шенье, простодушный и довольно ограниченный Белкин… В автопортретах угадываются Вольтер, Робеспьер, Наполеон, Данте, Пушкин-монах и Пушкин-арап, Пушкин-старик и Пушкин-женщина, Пушкин-юродивый и даже Пушкин-конь. Примеры можно продолжать без конца, но из всего мы видим, что Пушкин не был человеком образа, а был человеком пути. Пушкинский миф не складывался как образ самого себя, а осуществлялся как итог пути, который всегда открыт. Универсалия пушкинского пути была предложена Н. В. Беляком: дитя – поэт – драматург – прозаик – историк – общественный деятель – культурный герой.
Философско-эстетические мифы о Пушкине функционировали в узком элитарном кругу и в этом смысле не могли соперничать с общедоступными мифами. Среди них – национальный гений, легкомысленный версификатор, пророк и учитель, друг декабристов, певец царя и отечества. Фразы типа «Пушкин наше все» и «Солнце русской поэзии» (ср. «Шоколад русских поэтов – Пушкин»).
В массовом сознании Пушкин был прежде всего беспечным весельчаком (Лебезятников: Это пушкинское, гусарское выражение).
Достоевский, прежде всего, «ломал» этот миф и упрочивал другой (Пушкин – всемирная отзывчивость – пророчество и указание – Некрасов равен Пушкину, но не выше Пушкина и т. п.). Ему принадлежит честь одного из первых настоящих читателей «полного» Пушкина (издание Анненкова 1855 года). Достоевский начал с благоговейного перечитывания Пушкина (и чуть не всего знал наизусть), а зенитом славы Достоевского стала речь о Пушкине (здесь два легендарных героя легендарно встретились). Но и сам Достоевский оказался во власти молвы, мифологизирующей его жизнь.
Мифы о Достоевском сводились к следующему:
1. Достоевский – развращенный, страшный человек, умеющий точно описывать все преступления своей жизни, приписывая их своим героям (нельзя так описать муки преступника, если сам этого не пережил).
2. Достоевский – юродивый, блаженный, припадочный, сумасшедший с лихорадочно блестящими глазами.
3. Достоевский – защитник униженных и оскорбленных, целитель душ, проповедник и пророк.
Самый устойчивый миф первый. Показательно, что именно «темная сторона» жизни гения привлекала внимание более всего. Тем не менее эффект “пережитости” в произв. Д. так велик, что и в тех случаях, когда А. отсутствует, возникает соблазн предположить, что “автор все это сам пережил”. Неоднократно современники обвиняли писателя в тех преступлениях, к–рые совершили его персонажи. Наиболее откровенно эти “глухие” мнения выражены были Н. Н. Страховым в письме Л. Н. Толстому при посылке биографии Д., к–рую Страхов только что написал: “Все время писания я был в борьбе, я боролся с подымавшимся во мне отвращением ?…? Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен ?…? Лица, наиболее на него похожие, – это герой “Записок из подполья”, Свидригайлов в “Преступлении и наказании” и Ставрогин в “Бесах” ?…? Это был истинно несчастный и дурной человек, который воображал себя счастливцем, героем и нежно любил одного себя” (Переписка Л. Н. Толстого со Страховым. Т. 2. СПб.: Изд-во Толстовского музея, 1914. С. 266). Такая т. з. перекликается с исследованиями биографии писателя, стремящимися объяснить “странными” фактами его жизни “изломанность” и напряженную “надрывность” всего творчества Д. (идея “сквозного А.” творчества: М. В. Волоцкой, И. Нейфельд). Важнейшие факты биографии, с т. з. этих исследователей, повлиявшие на творчество Д., – его болезнь (эпилепсия, сопровождаемая припадками), “эдипов комплекс”, склонность к тяжелым депрессиям и сексуальные проблемы.
Впрочем, это один из законов рецепции гениальности: стремление приблизить гениальность к обыденному уровню, стандарту, спустить с пьедестала. Пушкин – пьяница, Достоевский – эпилептик. В известном исследовании М. Волоцкого о роде Достоевских специально отмечаются факты сумасшествия, самоубийств разных родственников писателя, что должно представить картину тяжелой наследственности. Близко к этой традиции исследование Фрейда и Нейфельда.
В годы революции и гражданской войны отношение к Достоевскому стало определяться третьим мифом. Достоевский оказался великим гуманистом на уровне самого простого сознания людей, никогда не читавших его произведения. Даже «карантин» (когда произведения Достоевского были исключены из программы) не уничтожил «народной памяти». Однако проследить эти факты сложно, даже порой невозможно: нет фактов. Остается обратиться к той же литературе и посмотреть, как гениальность Пушкина и Достоевского отразилась в массовом сознании по свидетельствам этих произведений.
Что я, Пушкин? – Пусть Пушкин делает – это общее место мифа о Пушкине, отражающее главную идею – Пушкин может все.
Начнем с литературных анекдотов Хармса. Из 58 текстов, объединенных этим заголовком, 40 о Пушкине, 10 о Достоевском. Один из самых показательных такой:
Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, стpастно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто гpустил. Те же, кому жизнь улыбалась /напpимеp, Лев Толстой/, не ценили этого, постоянно отвлекаясь на дpугие пpедметы. Напpимеp, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они пpятались от него под лавку и шушукались там: «Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как тpахнет костылем!» Дети любили Пушкина. Они говоpили: «Он веселый! Смешной такой!» И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Твеpском бульваpе, одно окно в этом доме… Он мог часами сидеть на шиpоком подоконнике, пить чай, смотpеть на бульваp… Однажды, напpавляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел — себя! С бакенбаpдами, с пеpстнем на большом пальце! Он, конечно, сpазу понял, кто это. А вы?
Хармс фиксирует важнейшие моменты восприятия личности Пушкина и Достоевского на бытовом уровне: Пушкин веселый и смешной, хотя, возможно, и страдает, Достоевский мрачный и печальный.
Пушкин сидит у себя и думает: «Я — гений, ладно. Гоголь тоже гений.
Но ведь и Толстой — гений, и Достоевский, цаpство ему небесное, гений!
Когда же это кончится ?»
Тут все и кончилось.
Лето 1829 года Пушкин пpовел в деpевне. Он вставал pано утpом, выпи-
вал жбан паpного молока и бежал к pеке купаться. Выкупавшись в pеке, Пушкин ложился на тpаву и спал до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке.
Пpи встpече с вонючими мужиками, Пушкин кивал им головой и зажимал пальцами свой нос. А вонючие мужики ломали свои шапки и говоpили: «Это ничаво.»
Однажды Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, сидел у окна и куpил. Докуpил и выбpосил окуpок из окна. Под окном у него была кеpосиновая лавка, и окуpок угодил как pаз в бидон с кеpосином.
Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петеpбуpга сгоpело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Идет в пеpвый же день по Петеpбуpгу, навстpечу — Петpашевский. Ничего ему не сказал, только пожал pуку и в глаза посмотpел со значением.
Достоевский пошел в гости к Гоголю. Позвонил. Ему откpыли. «Что вы, — говоpят,- Федоp Михайлович, Николай Васильевич уж лет пятьдесят как умеp».
«Ну и что же, — подумал Достоевский, цаpство ему небесное, — я ведь тоже когда-нибудь умpу».
Леpмонтов хотел жену у Пушкина увезти. На Кавказ. Все смотpел на
нее из-за колонны, смотpел… Вдpуг устыдился своих желаний. «Пушкин,- думает,- зеpкало pусской pеволюции, а я — свинья». Пошел, встал пеpед ним на колени и говоpит: «Пушкин, — говоpит, — где твой кинжал? Вот гpудь моя!»
Пушкин очень смеялся!
Леpмонтов очень любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай pубить подушки.
Тут и самая любимая собака не попадайся под pуку — штук соpок как-
то заpубил. А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что.
Ф.М.Достоевский, цаpство ему небесное, тоже очень любил собак, но
был болезненно самолюбив, и это скpывал (насчет собак), чтобы никто не мог сказать, что он подpажает Леpмонтову.
Пpо него и так уж много чего говоpили.
Пушкин у Хармса совершенно бессмертен, Достоевский, напротив, заведомо клиширован фразой «царство ему небесное».
В ряде других произведений эти мотивы повторялись.
У Платонова в Чевенгуре хромой уполномоченный волревкома Игнатий Мошонков переименовал себя в честь памяти известного писателя в Федора Достоевского. (Два других переименованных носят имена Франца Меринга и Христофора Колумба, но Достоевский сомневается насчет революционности этих имен. Революционность его собственного имени для него очевидна).
У Булгакова в «Мастере и Маргарите» Пушкин должен сдавать валюту, по мнению Никанора Ивановича Босого, а куплеты из «Скупого рыцаря» становятся для Босого наваждением. (Радость по поводу смерти их исполнителя).
Достоевский тоже попадает в роман: «Достоевский умер» – «Неправда, Достоевский бессмертен!»
В пьесе Радзинского «Старая актриса в роли жены Достоевского» (сценич. вариант названия – «Пробы на роль великой актрисы») история взаимоотношений Достоевского и Анны Григорьевны отражается во взаимоотношениях двух персонажей. «Феде Достоевскому от Володи Высоцкого», «Феде Достоевскому от его заочного дружка Льва Толстого». «Хватаю Федину биографию! Он – Федя, я – тоже! У него припадки – у меня тоже! Я проклинаю свои грехи, но держусь за них, он – тоже! Я всегда требовал принять меня таким, как есть – «черненьким», он – тоже»
В романе Битова «Пушкинский дом» Пушкин и Достоевский сплетены в прозрачном каламбуре: «Бедный всадник – Медные люди». Эти два полюса петербургского мифа – Пушкинский символ Государства и «простонародный» символ Достоевского – оказываются взаимопереходными. «Маленький человек» вполне может оказаться «меднолобым», а всемогущий властелин – букашкой, ничтожеством.
В романе Пелевина «Чапаев и Пустота» главный герой смотрит в театре пьесу «Мармеладов и Раскольников».
Я Мармеладов. Сказать по секрету,
Мне уже некуда больше идти.
Долго ходил я по белому свету,
Но не увидел огней впереди.
Я заключаю по вашему взгляду,
Что вам не чужд угнетенный народ.
Может быть, выпьем? Налить вам?
– Не надо.
Разговор в том же духе сводится к требованию Мармеладова продать ему топор, что висит, увитый розами, под мышкой Раскольникова. Когда же Раскольников требует от Мармеладова снять маску, оказывается, что это старуха. Она прыгает на Раскольникова и убивает его, а потом совершает ужасный танец с топором.
Пьеса «Мармеладов и Раскольников» В. Пелевина (стр.38-39 №4) Братья Карамазовы в «Золотом теленке» Вазир-Мухтар «Обезьяной прыгает»Пушкин, Грибоедов считатет, что его надо бояться. Достоевский у Радзинского. Достоевский у Платонова в Чевенгуре. Мастер и Маргарита: Достоевский бессметен и Пушкин валюту сдает. Битов: Медные люди, Бедный всадник, Пушкинский дом посмертная маска Пушкина. Пастернак: Цит. О Пушкине и Достоевском.