Опубликовано: Проблемы изу-чения литерату-ры: Историч., культурологич., теоретич. и ме-тодич. подходы: Сб. науч. тр. Вып III. Челя-бинск: Изд-во Татьяны Лурье, 2002. С. 5–12.
Анализ художественных текстов XIX века становится подобен древним герменевтическим техникам – это некий процесс толкования и разъяснения «непосвященным» «скрытых смыслов» и «сокровенных тайн». Сама «прогулка» по классическому тексту превращается в настоящее приключение. В современном образовательном процессе демонстрация возможностей герменевтического подхода представляется вариантом новой методической техники, что особенно важно в условиях всеобщего снижения интереса к классическим произведениям. Особенность восприятия классического текста заключается в «готовой оценке», исключающей какую бы то ни было критику: по умолчанию такой текст признается идеальным и художественно полноценным. Такое нарушение канала «автор – текст – читатель», где невозможно наличие диалоговой оптики (автор-классик превращается в диктатора, слово которого истинно изначально), вступает в конфликт с важнейшими механизмами психологии чтения. Именно этот конфликт определяет нередко важнейшую эмоцию «обучаемого» читателя: «скучно».
Одним из вариантов преодоления «ножниц» между методическими задачами обучающего и психологическими потребностями обучаемого и становится герменевтическая техника. Очевидно, что такой путь анализа вполне может быть адаптирован в школьной практике новых типов уроков по литературе, например, лабораторных занятиях, а также в практике работы словесников, руководящих научными работами старшеклассников.
Теоретики герменевтики как науки о понимании смысла предлагают ответ на известный «детский вопрос»: «А разве поэт специально думал, какое художественное средство выбрать? Зачем анализировать текст?» Этот ответ сводится к утверждению, что смысловые потенции текста не случайно, а необходимо не совпадают с намерениями автора. Историческая дистанция, отделяющая интерпретатора от создателя произведения играет роль особого фильтра: отсеиваются частные информационные коды, что ведет к подлинному пониманию . В то же время именно принцип «авторской авторитетности» оказывается единственным критерием верификации интерпретации текста . Каждый интерпретатор оказывается на перекрестке трех главных «измерений» герменевтики: дескриптивного (сама система «описания значений» текста), нормативного (цель этих описаний, связанная с этической позицией интерпретатора) и метафизического (конфликта между системами ценностей самого интерпретатора и создателя анализируемого текста). Таким образом, важнейшей задачей герменевтического анализа становится «не только усреднение нашего исторического контекста с контекстом литературного произведения, но и расширение осведомленности читателя, помощь в его более глубоком понимании себя» .
На примере анализа стихотворения Пушкина «Калмычке» покажем возможности герменевтической техники анализа, которая строится на сопоставлении черновых материалов и окончательного варианта, с учетом биографического и исторического контекста.
С калмычкой Пушкин встретился во время путешествия в Арзрум. Это было 12 или 13 мая 1829 года . Оставалось две недели до черты, которая много значила для Пушкина – 26 мая ему исполнялось 30 лет. Бегство из Петербурга (Пушкин не стал спрашивать соизволения на эту поездку ни у своего царственного цензора, ни у Бенкендорфа) было стремительным, а путешествие стало для поэта добровольной одиссеей.
Безвестная калмычка, чье имя он не мог запомнить (слишком, видно, экзотическим оказалось), увековечена дважды – в «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года» и в стихотворении, так и озаглавленном – «Калмычке» . Казалось бы, «проходной» эпизод, случайная встреча, не имеющая никаких особенных последствий. Но Пушкин потрясен именно теми открытиями, которые сделал он, глядя в нездешние глаза красавицы. Проанализируем эпизод «Путешествия в Арзрум», посвященный этой встрече.
«Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся их уродливые, косматые кони, знакомые вам по прекрасным рисункам Орловского». Первая же фраза этого фрагмента вводит тему «действительность – искусство». Кони уродливы, но рисунки, изображающие их, прекрасны. Все, что есть в жизни, может стать предметом великолепного произведения искусства. Это пролог данной истории и предсказание главных итогов.
«На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки». От обобщенного «калмыки» мы движемся вместе с автором к конкретному «кибитка». Но за этим стоит обобщение: все кибитки одинаковы. На это указывает описание экзотического устройства калмыцкого дома.
«Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак». Эффектное вступление в главную тему – калмычка молода и красива, шитье – традиционное занятие для девушки. А вот курение трубки – это экзотика. Но для автора это не так уж важно – главное, молода и хороша собой. Поэтому понятно следующее действие рассказчика: «Я сел подле нее».
Диалог с красавицей выстроен так же эффектно: «Как тебя зовут?» – ***. – «Сколько тебе лет?» – «Десять и восемь». – «Что ты шьешь?» – «Портка». – «Кому?» – «Себя». Юная калмычка, курящая трубку и шьющая «портки» самой себе, – любопытное знакомство для поэта. Его поведение вполне оправдано: девушка приветливо разговаривает, почему бы не войти к ней в доверие? В черновом варианте действия поэта были вполне конкретны: он пытался поцеловать красавицу и вообще вел себя как завоеватель «степной красы». Впрочем, и красавица реагировала соответственно: «После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение. Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием, подобным нашей балалайке» . В окончательной редакции ситуация разворачивается как пружина: стремительно вперед и вверх. «Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик». Девушке приятен любопытный собеседник, и она явно оказывает ему знаки внимания: трубка, трапеза… Поэт пытается быть достойным этого внимания: «Я не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь это заесть. Мне дали сушеной кобылятины; я был и тому рад». Подвиги во имя красы калмычки действительно героические: путешественник не только хлебнул «гадкого» жира с солью, но и был «рад» нехристианской пище – кобылятине. Это похоже на краткое вероотступничество, поэтому объяснима последняя фраза, мгновенно расширяющая бытовое повествование: «Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки и поехал от степной Цирцеи». Если ради прекрасных ее глаз пришлось есть пищу «нехристей», то дальше может последовать все что угодно. Поэт бежит не из калмыцкой кибитки, а от самого себя – готового ради нового чувства на любые сумасбродства. Скромная калмыцкая девушка оборачивается Цирцеей (Киркой), царицей, превращавшей влюбленных в нее путешественников в свиней. В то же время и сам автор становится благодаря этому сравнению Одиссеем – странником и скитальцем.
В стихотворении «Калмычке» этот эпизод получит совершенно иное освещение. Здесь главное – «нецивилизованность» героини, ее «невписанность» в круг привычного светского этикета, привычных представлений о красоте и воспитанности. Пушкин, обычно столь сдержанный в изображении конкретных черт женской внешности, здесь прибегает к откровенному эпатажу:
Твои глаза, конечно, узки,
И плосок нос, и лоб широк…
Так же отважен Пушкин и в следующих строчках, где смешиваются самые разные культурные слои, но с неизменным отрицательным смыслом. Перед нами французские речи и авторы, английские манеры и Шекспир, итальянские романсы и московский бал, и даже шелковые чулки – все это бренная мишура, явно мало волнующая поэта. Калмычка, ничего этого не знающая и не умеющая, явно выигрывает:
Ты не лепечешь по-французски,
Ты шелком не сжимаешь ног,
По-английски пред самоваром
Узором хлеба не крошишь,
Не восхищаешься Сен-Маром,
Слегка Шекспира не ценишь,
Не погружаешься в мечтанье,
Когда нет мысли в голове,
Не распеваешь: Ma dov’?,
Галоп не прыгаешь в собранье…
Поэт отбрасывает все эти мнимые ценности: «Что нужды?» Его сердце вновь занято – и он счастлив, пусть даже на «полчаса». Эти полчаса могли стать вечностью:
Чуть-чуть, на зло моих затей,
Меня похвальная привычка
Не увлекла среди степей
Вслед за кибиткою твоей.
Именно поэтому Пушкин завершает стихотворение грустным и решительным выводом:
Друзья! не все ль одно и то же:
Забыться праздною душой
В блестящей зале, в модной ложе,
Или в кибитке кочевой?..
Любовь оказывается единственной реальной ценностью, которой человечество может гордиться. «Дикая краса» степной калмычки с плоским носом и узкими глазами в представлении поэта великолепный дар. И уравнивание блестящей залы и кочевой кибитки возвращает человечеству утраченные в бесконечной суете сует вечные ценности: внимательный взгляд на любого человека как равного себе, очищение от «спеси», «опрощение», наконец. Одиссей бежит прочь от степной Цирцеи, но благодаря этой встрече он открывает для себя тайну скитаний: возвращение к тем, кто любит и ждет.
Этот пример интерпретации показывает, что герменевтический подход коррелирует с техникой медленного чтения – постепенного перебирания каждой фразы, сопоставления ее с «вспомогательными» материалами и включением фразы в общую систему интерпретации. Каждый «добытый» при дескрипции смысл помещается в иерархию ценностей нормативного уровня. Тем самым достигается контакт разных ценностных систем. «Древнее» произведение оказывается частью неразрывной культурно-исторической традиции, осознание которой выступает важнейшим основанием человеческого отношения к миру.
ПРИМЕЧАНИЯ
Gadamer H. G. Waherheit und Methode. T?bingen, 1960. S. 267.
Hirsh E. D. Three dimension of hermeneutics // New lit. history. Baltimore, 1972. Vol. 3. N 2. P. 245–261.
Цурганова Е. А. Герменевтика // Современное зарубежное литературоведение: Энциклопедический справочник. М.: Интрада – ИНИОН, 1999. С. 191.
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: В 4 т. Т. 3: 1829–1832. М.: Слово, 1999. С. 52.
См. текст фрагмента о калмычке в «Путешествии в Арзрум»: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 8. Кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. С. 446–447; текст стихотворения «Калмычке»: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. Т. 3. Кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. С. 159. В дальнейшем цитаты даются без указания этих выходных данных.
Пушкин. Дневники. Записки / Сост. Я. Л. Левкович. СПб.: Наука, 1995. С. 17.