актуальность чеховского наследия

Чехов совершил настоящий переворот в русской литературе. Если учесть, что литература в его время претендовала на высокий статус «властительницы дум», читательская аудитория уверенно росла, читать было престижно и даже необходимо, а Чехов оказался в авангарде самой читаемой литературы, то роль его трудно переоценить.

Во-первых, он показал высочайший смысловой потенциал короткого жанра – рассказа, даже рассказика, зарисовки. Русская литература всегда была славна своими романами, они составили ее мировую славу. Чехов преодолел обаяние и соблазн «большой книги» – его рассказ не только коротки, они еще и намеренно «мелки» по содержанию. Ежедневность, в которую каждый человек погружен от рождения до смерти, и не может быть чем-то глубоким – это сцепление повторяющихся движений, подобное работе механизма. Но как только эта мелочность становилась предметом изображения, за нею начинала просвечивать бездна: оказывалось, что дело вовсе не в том, в каком пространстве находится человек (в столице или забытом Богом сельце на окраине России), в каком социальном статусе (генерал он или егерь), и даже в каком настроении. Дело в том, что в каждом – без исключения! – сердце русского человека скрывается самое настоящее захолустье – заброшенность, вычеркнутость из настоящей жизни, а наряду с тем и ужас осознанности собственного сердечного захолустья. Если бы человеку было дано жить и радоваться тому, что есть, что вокруг него, и не задумываться ни о каких смыслах – это была бы замечательная история счастливого народа. Но когда каждый подточен изнутри чувством неправильности своего бытия, создается странный, исковерканный мир людей, которые неуверенно движутся изо дня в день, вопросительно и стеснительно поглядывая друг на друга: да что же это, в самом деле, творится? Так короткий рассказ, осколки российской жизни отразили эту жизнь настолько полно и страшно, что впору задуматься о пророчествах писателя.

Во-вторых, Чехов полностью разрушил эмоциональные взаимосвязи внутри своих рассказов. Читателю предлагается пожалеть подлеца, понять взяточника, осудить прекраснодушие, не пожалеть пострадавшего, возненавидеть добродетельного, а в результате читатель останавливается в недоумении: как жить-то теперь? И что стало со всей этой пресловутой «системой ценностей»? Разрыв эмоциональных связей достигнут Чеховым благодаря его глубочайшему постижению правды русского характера: вечного присутствия двух идеалов, друг друга взаимно исключающих: белого («праведного», «высокого») и черного («меркантильного», «эгоистичного»). Но это именно идеалы! И невозможно сказать, что Чехов «призывал к борьбе за светлое будущее». Он показал людей, которые вытравливали из себя «черный» идеал и пытались посвятить жизнь праведности. Однако и эти герои Чехова не однозначны. Это их выбор, их попытка построить свою жизнь таким образом – но и они терпят у Чехова крах. Впрочем, как и те, кто старается самого себя уверить в том, что жить надо согласно «материальной правде»: и им нелегко, и их ждет фиаско. Так есть ли хоть какая-то надежда на счастье? Стоя на берегу Енисея, писатель восклицает: «…какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!» И, разумеется, это было выражение надежды, что когда-то сердечное захолустье русского человека облагородится и превратится в цветущий сад. Надежда – умирает последней.

В-третьих, Чехов собрал в своих рассказах огромную и до сих пор недостаточно оцененную коллекцию типов, ситуаций и способов мышления – это поистине тысячи человеческих драм, мимолетных коллизий, фарсов, разрушенных надежд и несбывшихся мечтаний, странных карьер и удивительных побед, прозрений и затмений – и не было для писателя никаких преград в составлении этой коллекции. Но, разумеется, может возникнуть вопрос – а зачем это нужно? Чего он добился таким коллекционированием? Ответов может быть множество, выберем лишь один. Чехов позволил любому читателю войти в этот осколочный мир с любой страницы, через любую дверь, в любой ситуации – на чтение его рассказика достаточно пары минут. Но завораживающее свойство его манеры повествования таково, что мелкое событие остается в сознании как некое беспокойство. Что-то не так в этом мире – даже если это мир совершенно далек от тебя, твоей собственной судьбы. Через любой маленький эпизод Чехов умел достучаться до нерва сердечного захолустья – того самого нервного центра, что не дает с ним примириться. И вся эта огромная масса персонажей, чьи судьбы раскрываются в нескольких строках, опрокидывается в конкретную читательскую судьбу. Читатель чеховских текстов озадачен – эти смешные зарисовки и маленькие штришки вдруг складываются в полновесную картину беспутной и – увы! – бессмысленной российской жизни. Скука, тоска и горе стерегут читателя за поверхностно смешными историями. И стоит ли тогда вновь и вновь перечитывать эти строки?

Но вот здесь мы и подбираемся к «нешкольному» значению Чехова. Он не сумел найти баланс черного и белого идеалов, он видел невозможность этого баланса. Добро никогда не победит зло, потому что никто не сможет отличить их друг от друга. И хотя это звучит несколько банально, но именно это и было главной заслугой его коллекции: он заглянул во все уголки, он говорил голосами всех сословий, он задумывался над убеждениями всех тогдашних идеологий – и не нашел «лестницы в небо», не нашел способа вырваться из всей этой ежедневной суеты. Это и есть величайшее открытие его гения: какие бы идеи ни побеждали, какие бы счастливые и победные действия ни осуществлялись, сердечное захолустье все равно удержит человека от счастья. Иногда полезно быть реалистом, как бы грустно это ни было.

В этом можно усмотреть великий разрыв Чехова со всей русской реалистической традицией. Ведь литература реализма (Толстой, Достоевский, Лесков, Тургенев, Гончаров) искала идеал, призывала, стремилась возвысить и очистить человека, а в конечном итоге – дать ему силы жить в той среде, что его окружает, жить мечтой о светлом будущем и великих переменах. Чехов же показал, что не в среде дело. Жизнь – создание самого человека. Это он строит адские дороги, ужасные настолько, что проще проехать по бездорожью, он насаждает в школах бессмысленную зубрежку, а в присутственных местах – взяточничество. Это работа сердечного захолустья, которое не дает ничего сделать на совесть, качественно, фундаментально, которое обрекает человека в вечном пребывании во «вчера» и «завтра», лишая его радости сегодня. Чехов увидел обреченность целой страны. Сегодняшнему читателю стоит особенно вдумчиво вчитаться в эти – кажущиеся уже старинными – строки. И за всеми этими «девицами», «чиновниками», «приказчиками», «урядниками», «офицерами» и «генералами» встанет образ нашего Сегодня – печального и растерянного, пытающегося на что-нибудь опереться и беспомощного в этих попытках. С точки зрения Чехова – жизнь неостановима, и никаких тупиков не будет. Но это-то и страшно. Ведь все же тупик – повод остановиться и пойти искать новую дорогу. А если его нет – то так и брести России в грязи, по колдобинам и рытвинам ее Пути.

Антон Павлович Чехов родился и рос в Таганроге, провинциальном городишке в Российской империи. Вряд ли тогдашняя провинциальная жизнь резко отличалась от сегодняшней – непокидающее ощущение «глуши» и «похороненности заживо» станет потом психологической основой характеров многих чеховских персонажей. Все хорошо знают, что был он врачом по специальности – и притом много занимался врачебной практикой. Писательство можно было бы отнести к разряду «приработка»: Чехов написал десятки и даже сотни «мелочишек» в тогдашние развлекательные издания. Но из всех этих осколков постепенно «склеивался» его большой писательский талант. К 1890 году Чехов был известным писателем-комиком, автором «Иванова» и «Предложения», над его рассказами смеялись, его стиль узнавали. Но вместо того, чтобы совершенствоваться в этой «нише», Чехов отправился на Сахалин – это было поистине схождение Орфея в ад, писатель оказался на таком отшибе жизни, что таганрогское прошлое могло показаться золотой порой. Сам факт «сосуществования» одновременно в рамках одного государства всевозможных громких лозунгов о передовой цивилизации и бесконечной заброшенности (во всех смыслах) этих краев мог бы сделать из любого весельчака пессимиста. Но Чехов не был сторонником «сгущения красок». Ему так важно было самой своей жизнью показать возможность прорыва: разве не было путешествие на Сахалин самым настоящим подвигом, смысл которого заключался в самопреодолении? Нужно было заставить себя совершить это путешествие, которое в глазах окружающих было ненужной тратой времени и сил.

Но сейчас, когда прошло столько лет с чеховских времен, жизнь его предстает в совершенно ином свете. Перед нами самый настоящий жизнестроитель, который принял решение двинуться на восток своей страны – как можно было бы принять решение двинуться в глубь собственного «я». Как поражают Чехова люди, с которыми встречается он в Сибири, их рассказы! Где-то здесь дикий совершенно Север – там живут люди, неподвластные никакой империи. Но сибирские жители совсем иные. Это постоянное чувство жизни «на отшибе», причем следствием такого отношения становится режим «временности» всего собственного существования. Чехов стал первооткрывателем этой внутренней настроенности русского человека на «временность», когда не надо ничего делать основательно, с прицелом на другие поколения. Такова разъезжающаяся во все стороны дорога, которую каждый ремонтируют наваливанием мусора. Таковы избушки людей. Все здесь дышит убогостью и невнятностью. Люди пришиблены и печальны.

Стоит ли удивляться тому, что Чехов после этого путешествия обратился к теме «самостоянья человека», способности каждой личности преодолевать «проклятую среду»? Но и обратившись к этой теме, оказался он перед фактом «пришибленности». Его пьесы последовательно исследуют такое состояние. И до самой своей смерти он с огромным вниманием искал людей (типы, персонажи, события), которые сумели противостоять всему этому. «Архиерей», «Невеста», «Студент»… Похоже на своеобразный «каталог». И все же никогда Чехов не навязывал своих открытий. Он не чувствовал собственной «правды» (как чувствовал ее, скажем, Лев Толстой). Он знал, что любое событие, следствие, развитие «вероятны», а не обязательны. Может быть, никто иной как Чехов так ярко показал верность пословицы «не говори гоп пока не перепрыгнешь»: как прихотлив и сложен «сценарий судьбы». Единственное, за что каждый обязан отвечать в каждую минуту своей жизни, это собственная человечность.

Даже не хочется цитировать «каплю» и «раба», которого надо из себя «выдавливать», – слова эти так затерлись частым употреблением, что стали источником шуточек и анекдотцев. Чехов знал, что, когда тебя окружает рутина ежедневности, сражение с ней подобно битве с ветряными мельницами. Большинство предпочитает раствориться в этой каждодневности. Но стоит только взять в руки томик Чехова, прочитать коротенькие рассказы или перечитать пьесы, как немедленно возникает тоскливое ощущение собственной неполноценности: где-то ты предал самого себя. И если возникло такое ощущение, значит, не все потеряно: перечитайте Чехова, загляните в свое сердце и станьте лучше. Не для кого-то или чего-то. Только для себя же самих.