Опубликовано: Научное наследие Алексея Николаевича Леонтьева и развитие современной психологии: Материалы Всероссийской научно-практической конференции 14 февраля 2003 г. Челябинск: Околица, 2003. С. 40–43
АГРЕССИЯ «ОБРАЗА МИРА»: к вопросу о взаимоотношениях Гоголя и Пушкина
По мнению А. Н. Леонтьева, «в психологии проблема восприятия должна ставиться как проблема построения в сознании индивида многомерного образа мира, образа реальности. Что, иначе говоря, психология образа (восприятия) есть конкретно-научное знание о том, как в процессе своей деятельности индивиды строят образ мира – мира, в котором они живут, действуют, который они сами переделывают и частично создают; это – знание также о том, как функционирует образ мира, опосредствуя их деятельность в объективно реальном мире» . Размышляя о процессе восприятия, ученый приходит к выводу о «вычерпываемости» образа мира из реальности, уподобляя при этом реальность колодцу, а восприятие – некой емкости, «ведру», которое наполнено лишь малой частью воды колодца. Фактически речь идет об упорядочивании воспринятого – «вписывании» новых фактов восприятия в общую более-менее полную картину мира. При этом особое значение имеет агрессивный («навязывающий») характер этого «вписывания».
С этой точки зрения представляет интерес такой частный вид восприятия, как «внутрицеховая» рецепция – то есть восприятие одного художественного сознания другим. На примере «писательского цеха» можно показать сами механизмы «вычерпывания смыслов», то есть фильтровку фактов под определенным («заданным») углом зрения.
Механизм можно представить следующим образом: в воспринимающем сознании формируется некая идеальная схема, являющая собой абсолютное в системе ценностей индивида (и относительное в общественной практике) представление об устройстве мира. Это представление касается только актуализованных в сознании реципиента сфер (то есть те стороны действительности, которые не представляют интереса для этого индивидуального сознания, не нуждаются в объяснении и помещении в эту «шкалу ценностей»). Такая индивидуальная схема определяет анализ новых фактов восприятия: они подвергаются редукции и выпрямлению в соответствии с заданной схемой.
Применительно к проблеме творческой преемственности ближе всего к психологическому аспекту восприятия внутри «писательского цеха» подошел Х. Блум. Рассуждая в своей книге «Страх влияния» об этапах восприятия одного художника слова другим, он приходит к выводу, что суть отношений двух писателей (предшественника и последователя) – борьба не на жизнь, а на смерть , имеющая ряд психологически оправданных ступеней. При этом задача последователя – вернуть право «первого шага» (или «первого шанса»), не «раствориться» в предшественнике.
В русской литературе механизм «внутрицеховой» рецепции можно проследить в одном из наиболее драматичных узлов ее истории: отношениях Пушкина и Гоголя. Драматизм этого «цехового тандема» обусловлен, с одной стороны, сложностью момента – процессом формирования литературы как социального института в этот период, с другой – равновеликостью талантов предшественника и последователя (то, что Пушкин сделал в поэзии, Гоголь сделал в прозе ). Сосредоточимся на процессе самого создания «образа мира» в гоголевской системе мировидения, чтобы прояснить некоторые стороны проблемы Пушкин – Гоголь .
Гоголь вступает в литературу «провальным» «Ганцем Кюхельгартеном» и «триумфальными» «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Уже сам факт этого «двойного дебюта», казалось бы, задает важнейшую в его творчестве идею «двух путей» художника. Первый путь – избрание «легкой» дороги: обнаружение заведомо высоких и приятных предметов поэзии, стремление вдохновить читателя, поднять его от рутины ежедневной жизни («Ганц»). Второй путь – трудная дорога «болота» житейских мелочей, за которыми настоящий художник способен разглядеть нечто важное и высокое («Вечера…»).
Однако на самом деле такой оппозиции нет. «Ганц Кюхельгартен» являет собой нечто переходное между двумя этими стратегиями – это смешение заведомо высокого (тема романтической любви, скитальчества, поиска высоких образцов духовной деятельности) и «мелкого» (описание деревенской трапезы, «простые» речи и т. п.). Важно, что уже в первом произведении Гоголя очевидна попытка описать собственное видение мира.
В письме матери от 24 марта 1827 г. содержатся такие строки: «Испытую свои силы для поднятия труда важного, благородного: на пользу отечества, для счастия граждан, для блага жизни подобных, и дотоле нерешительный, не уверенный (и справедливо) в себе, я вспыхиваю огнем гордого самосознания, и душа моя будто видит этого неземного ангела, твердо и непреклонно все указующего в мету жадного искания… Через год вступлю я в службу государственную» (9; 13) Под «ангелом» подразумевается «папинька, друг, благодетель» (там же). Высокая задача не могла не отразиться в первом крупном литературном опыте. «Ганц Кюхельгартен» стал произведением, отвечающим «параметрам» «важного труда» – он был призван заменить собой «службу государственную», к которой Гоголь с самого начала своей карьеры почувствовал неприязнь. Сам Гоголь сделал помету: «писано в 1827», задавая гимназические рамки своему первому произведению.
Ганц слагает думу, особо выделенную среди «картин» поэмы. Здесь повторяется мысль из письма матери:
Благословен тот дивный миг,
Когда в поре самопознанья,
В поре могучих сил своих
Тот, Небом избранный, постиг
Цель высшую существованья;
Когда не грез пустая тень,
Когда не славы блеск мишурный
Его тревожит ночь и день,
Его влекут в мир шумный, бурный;
Но мысль, и крепка и бодра,
Его одна объемлет, мучит
Желаньем блага и добра;
Его трудам великим учит.
Для них он жизни не щадит.
Вотще безумно чернь кричит:
Он тверд средь сих живых обломков.
И только слышит, как шумит
Благословение потомков (7; 40)
В то же время это и формулировка «двух путей» поэта. Первый путь дается в заведомо негативном ключе: «Когда не грез пустая тень, // Когда не славы блеск мишурный». Противопоставление поэта черни выдержано в духе пушкинского стихотворения «Поэт и толпа» (появилось 1 января 1829 года в «Московском вестнике»); возможно, Дума была добавлена к основной части «Ганца» незадолго до того, как автор сдал рукопись в печать.
В идиллии пересмотрена сюжетная канва «Евгения Онегина» (к моменту создания «Ганца» Гоголю могли быть известны главы первая – пятая «Евгения Онегина» ). Главный герой «составлен» из контрастных черт Онегина и Ленского. От первого он наследует хандру и «охоту к перемене мест», от второго – пылкий романтический нрав и естественность. По такому же принципу «соположения противоположного» образован и женский характер: Луиза, подобно Ольге, резвится и беспечно проводит время в простых утехах деревенского детства и, подобно Татьяне, представляет собой цельный характер: она не может забыть Ганца, предательски покинувшего ее. В таком способе «примирить противоречия» скрывается идея Гоголя: подвиг «для счастия граждан» заключается в воссоздании образца для подражания.
В «Ганце» уже просматриваются более поздние декларации Гоголя. Бегство в мир высоких мечтаний («Афины древние») оборачивается бегством от настоящего смысла жизни. Герой уверен, что его уход от «мирного очага» – правильный жест, поскольку он не может «похоронить» свое высокое предназначение в «семейном кругу». Однако на самом деле все его скитания убеждают его только в одном – настоящее его предназначение и заключалось в этой тихой идилличной жизни. Таким образом, для Гоголя важно показать, что назначение художника не в абстрактно «высоком» (следовании старым правилам, представлениям о «классическом»), а в противопоставлении миру идеальному мира реального, в анализе вечного «противуречия» «мечты и существенности».
Гоголь уже в первом своем произведении формулирует основные позиции, которые останутся неизменными на протяжении его жизни: высокое предназначение заключается не в «соответствии» «высоким клише», а в умении разглядеть возвышенное в обыденной жизни и указать на это возвышенное другим, в суете жизни потерявшим стойкие ориентиры. С такой точки зрения Гоголь и приступил к анализу феномена Пушкина. Готовая картина мира, оформленная в сознании младшего современника, должна была, по-видимому, оказаться конгруэнтной картине мира Пушкина. Когда обнаружился люфт , Гоголь немедленно начал активную борьбу за желаемое тождество. Его ранние статьи о Пушкине («Борис Годунов» и «Несколько слов о Пушкине») представляют собой стремление «навязать» Пушкину свою собственную модель мира. Жизнь Пушкина предстает в сознании Гоголя путешествием Ганца – гений прошел через «легкие» предметы поэзии, чтобы обратиться, наконец, к простой правде жизни и разглядеть высокое в малом .
Проблема психологии образа мира, иначе говоря, связана не только с самим механизмом возникновения этого образа, а прежде всего с его условно-агрессивным характером, когда индивид стремится подчинить своей картине мира абсолютное большинство иных сознаний и миров, «вписать» их в этот образ, не считаясь с адекватностью.