ФИЗИОЛОГИЯ ГРАФОМАНИИ: ШКОЛЬНОЕ СОЧИНЕНИЕ КАК ОТРЫЖКА ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
Советский фундаментализм: цель оправдывает средства
На любое социальное явление можно смотреть с позиций натуралиста-естествоиспытателя, сразу безошибочно определяя фазу его развития: рождается, достигает поры расцвета (читай – размножения), увядает и умирает. Школьные сочинения, родившиеся одновременно с самой школой (кстати, какой бы они ни была), имеют ту же судьбу. Но стадия окукливания гусеницы как-то подозрительно затянулась. Поясним.
Цель школьного сочинения – приобщение юного поколения к высотам родного языка и стиля. Благородная и важная задача! Не вдаваясь в исторические форматы школьных сочинений (а они были разными – от упражнений в риторике «на заданную тему» до проектов решения сложнейших социальных и государственных задач – впрочем, такова была их судьба в досоветской России), обратимся сразу к такому их самостоятельному ответвлению, как выпускные и вступительные сочинения эпохи торжества Единых Программ, Списков Текстов, Обязательных Для Чтения, Единых Вопросов Экзамена по Литературе. Эта эпоха началась в 1961 году, когда были запущены те самые программы, что не менялись ни в одном своем слове в течение тридцати лет (разве что книги Брежнева в 1982 году были добавлены, а в 1983 успешно убраны). За тридцать лет гусеница сожрала все листья в округе (в смысле, переработала все классические страницы) и вытянула из своего брюшка тонкую, но бесконечную шелковую нить слов. Если без ироничных аналогий, то это был адский труд тысяч методистов-практиков, которые пережевывали высоколобую литературоведческую мысль и создавали из нее удобную жвачку для беззубых поколений юных ленинцев. Именно эти пережеванные мысли и должны были составить содержание миллиона (каждый год в России именно столько 17-летних выпускников школ) сочинений.
Перед учителями (которые и были сами себе методистами) стояла почти невыполнимая задача: научить всех (в том числе и принципиально необучаемых) детей писать сочинение в одном, абсолютно точном и определенном формате. И они учили! Введение+заключение = 1/6 всего объема, объем=6 страниц школьной тетради, цитирование наизусть обязательно, ход рассуждения подчиняется строгому сценарию, внедряемому в юное сознание подобно компьютерному макросу… Сейчас анализировать стилистику сочинений советского периода можно, разумеется, но стоит учесть, что была она фундаментальной и самоуверенной, зиждилась на убеждении, что дети, внуки, дети и внуки детей и внуков вечно будут писать сочинения именно так…
Перемен требуют наши сердца… и уроков тоже
1990-е годы сломали жизнь так решительно, что от фундаментализма сочинительной теории не должно было остаться и следа. И вот тут-то естествоиспытатель-натуралист должен вздрогнуть: есть такие организмы, которые в общую схему не укладываются, а в процессе естественного отбора выживают не благодаря, а вопреки. Школа (и армия, конечно, но не о ней речь) – наиболее консервативный общественный институт. Литературоведение неслось вперед в почти безумном порыве: новые имена, новые интерпретации, «встольная» литература в печати, можно говорить вслух и без эвфемизмов – карнавал, да и только! Методическая мысль скромно дожидалась некоторого отстоя (в физическом смысле) всей этой взвеси. Нельзя обвинить тех, кто защищал диссертации по методике литературы, в отсутствии свежего и светлого взгляда на свой предмет, но практика школьного преподавания была неумолима: хоть зазащищайся, а придется тебе вновь и вновь повторять: «введение плюс заключение…»
Что же собой представляло школьное сочинение в сложный период времени между развалом СССР и утверждением ЕГЭ? (Кстати, в этом контексте ЕГЭ прочитывается как аббревиатура замятинского «Единого Государства», и не зря). Это было «письмо» по тем же правилам, что были установлены на века, но с полностью переведенными стрелками: теперь все красное должно было быть черным, а все белое – ослепительно белым. Но стилистика и словесные наборы остались теми же. И это, кстати, свидетельство долгожительства выработанной методической системы.
Насколько ученик мог быть свободен в своих мыслях в сочинении? Это старый и принципиальный – с точки зрения учителей – вопрос. Конечно, считалось, что демократическая модель должна допустить любые вольности. Говори то, что думаешь! Но так казалось со стороны. А вот школьные учителя, вынужденные сталкиваться с творцами школьных сочинений в повседневности, знали, что юному поколению вся эта свобода слова даром не нужна. Так же, как когда-то Е. Добренко тщательно обосновал тезис о потребности «низов» в соцреалистической литературе (то есть она была ответом на социальный заказ снизу, просто поддержанный и «присвоенный» «верхами»), можно смело утверждать: семнадцатилетние постсоветские школьники, садящиеся за парту на шестичасовой экзамен (это всегда было строго первого июня – как и принято в Едином Государстве, единый день, когда в едином порыве все семнадцатилетние должны были показать свою гражданскую зрелость и – по условиям нового времени – свой демократизм), так вот, эти выпускники нуждались в четко сформулированных инструкциях и однозначных ответах на вопрос: о чем и как писать, чтобы раскрыть предложенную тему. И входили в классы учителя (а порой – завучи-словесники, директора-литераторы), и наскоро (пока не приехали мифические и никогда не приезжающие «наблюдатели» и «контролеры» из РОНО), сбивчиво, железобетонно вколачивали в растерянные и смятенные торжественностью обстановки умы краткие дайджесты будущих сочинений. И сочинения писались точно по данному рецепту – не дай Бог, отклонишься куда-нибудь – что будет!
Золото и серебро
Уходит в прошлое пора комиссий, решающих судьбу так называемых «серебряных» и «золотых» сочинений (и сами медали, видимо, тоже). А между тем эта пора хранит показательнейшие свидетельства самой модели школьного сочинения, которая должна была – откатанная тысячами заседаний во всех концах страны – наконец отлиться в Памятник Жанру и попасть в какую-нибудь палату мер и весов… «Золотое» (то есть на золотую медаль) сочинение должно было отвечать ряду требований:
1. Содержание работы полностью соответствует теме.
2. Фактических ошибок нет.
3. Содержание излагается последовательно и логично.
4. Работа отличается богатством словаря, разнообразием используемых синтаксических конструкций, точностью словоупотребления.
5. Осуществлено стилевое единство и выразительность текста.
Вот и все проблемы… Но никто из составителей этих требований не мог предположить, как невыносимо сложно даже двум учителям согласиться при разборе одного и того же сочинения в выполнении хотя бы первого пункта… Не говоря уж о пятом.
Нервная и истеричная обстановка анализа сочинений на этих комиссиях (где каждый стремился «утопить» сочинения другой школы и выгородить свои – прямо целая наука побеждать, идя по трупам) сравнима с каким-нибудь «Гаражом» Рязанова… И то сказать – на карте было поступление в вуз без экзаменов.
А потом появились пресловутые книжки «Сто золотых сочинений», «Пятьсот золотых сочинений», «Все медальные сочинения» и пр. Количество шпаргальной литературы стало сказочным – наверное, издатели знали, что делали, поскольку все эти книги все равно находили своих покупателей. Взять готовый текст, списать его и получить заветную четверку – реакция вовсе не ленивых и тугодумных выпускников. Если школьное сочинение писалось в тепличных условиях (родная школа, тексты произведений перед носом, мамы-бабушки с тарелками-подносами мечутся, шпаргалить помогают, да и сами учителя подсядут, продиктуют, что надо), то вузовская система была даже и не мачехой, а просто аппаратом уничтожения. Ни тебе книжек, ни мамы-папы-учительницы-репетитора… разве что листочки-шпаргалки с заветными текстами сочинений. Именно в ту «золотую-серебряную» пору и внедрились намертво смешные ошибки, кочующие из одного «вспомогательного издания» в другое. В это время темы сочинений превратились в эквивалент капитала – их надо было узнавать заранее, их продавали тайком на главных площадях городов за пару-тройку дней до первого июня…
Штамп как штемпель
Гладко и кругло (нить шелковичного червя) должна была струиться речь в сочинении. «Мостиками» непременно соединялись части работы. В меру эмоционально (несколько восклицательных знаков), в меру основательно (сложные, лихо заверченные синтаксические конструкции). Учитель, стоящий над головами тридцати учеников, вдалбливал им простые истины – штампы, которые выручат в любой ситуации… Например: «Начните сочинение с назывных предложений: Девятнадцатый век. Светлая эпоха расцвета отечественной словесности. Новые жанры, новые имена…; или Война. Страшное слово, отозвавшееся в умах миллионов…; или Пыльные дороги. Грязные постоялые дворы. Измученные лица крестьян. Такой предстает перед нами гоголевская Русь…» Как вы думаете, сколько «школьных сочинений» по готовой модели может написать средне образованный человек? Полтора сочинения в час. Никому не пришло в голову проанализировать все эти бесчисленные издания заштампованных сочинений, изданных с конца 90-х годов, – слишком тяжелый и неблагодарный труд. Зато какой материал!
Причина потребности в штампе одна – ножницы между устной речью и письменной. Письменная речь требует иного принципа оформления, чем устная. Когда Обломов начинает писать письмо и спотыкается в первом же предложении о два «которых» подряд, он демонстрирует общее несчастье русскоязычного сочинителя – трудно выразить мысль «гладко». А надо. И тогда помогает штамп. Подобно почтовому штемпелю, он запечатывает те несколько (порой не больше двух) идей, которые появились в сознании пишущего. Он спасает и выручает. Вот только цель всего этого действа остается невнятной и вялой. Даже напротив: стоит человеку понять суть работы штампа, как он заболевает графоманией: легко и плавно пишет он рассуждения на любые темы, собственно, не очень нуждаясь в знании материала… «Протест против мещанской морали», «обличение существующих порядков», «вызов миру чистогана», «обреченность на одиночество и непонимание» — этот бесконечный список только кажется бесконечным, на самом деле, на него распространяются правила ограничения дискурса – любого, в том числе и дискурса школьных сочинений. Он похож на язык Эллочки-людоедки, но у всякого проверяющего вызывает ничем не объяснимое внутреннее согласие – да, это сочинение, это «гладкая речь».
Школьное сочинение в советское время превращено было в «протокол», адресованный учительнице, олицетворяющей собой некий «микропартком». Это был своеобразный сигнальный язык, а может быть, таковы были правила жанра. И как бы учительство ни добивалось от школьников выхода за рамки штампа, это было столь же невозможно, как писать протоколы заседаний постсоветского времени в стиле хип-хоп. Теоретически можно, конечно. Но только теоретически. Так и сочинение. Это не прибежище штампов. Штампы – способ существования, репрезентации школьного сочинения.
Народ освобожден, но счастлив ли народ?
ЕГЭ явился как спасительная новая форма экзаменования, выпускная и вступительная работа в одном флаконе, способ уравнять абитуриентов-пролетариев с элитарно-блатным контингентом, а следовательно, добиться устранения всех механизмов элитарности в этой сфере. Последние бастионы антиегэшников – высотные стены МГУ и других московских вузов. Не станем рассуждать о реальных причинах этого сопротивления, тем более что к сочинению это отношения не имеет. Окуклившаяся гусеница впала в свое идеальное – и совсем неподвижное состояние. Шансов, что вылупится бабочка, немного. Шансов, что окуклившееся существо само себе намотало мумию, – куда как больше. Что стало с сочинением в оболочке ЕГЭ? Оно превратилось в краткое рассуждение на заданную тему. Дайджест сочинения. Некоторые правила остались (например, привлечение текста в системе доказательств), но самое главное – объем, распространенность – исчезло. Вернее, сочинение теперь должно быть более чем кратким, исчисляться парой страниц как максимум. Раскрыть в нескольких строчках смысл темы – это теперь скорее умственное упражнение-угадайка, а не сочинение как таковое. Но это, возможно, и не так уж плохо. Плохо главное – где цель всех этих упражнений в словесности? Можно ли победить графоманство с помощью сокращения требуемого объема? Не думаю. Ведь что наполнит эти полторы-две страницы? Демонстрация графоманских навыков и умений. Армия литературоведов, отыскивающая скрытые смыслы, открывающая новые способы интерпретации, демонстрирующая новое видение известных классических текстов, оказывается неким самодостаточным механизмом. Школьная литература больше не нуждается в «передовом слове» науки о литературе. Писать гладко, обтекаемо, универсально. Вслед за Обломовым воскликнешь: как мало надо здесь человека! И правильно. Зачем стране человеки? Куда удобнее куколки.