Месяц: Июль 2009

Единственный фильм, который я могу смотреть постоянно и все время что-то новое в нем открывать. Фильм, который заканчивается смертью — и так как все мы туда и идем, то с годами фильм становится все более близким. Если учесть теорию торсионных полей и старинную мысль о материализации желаний, то невольно вспоминается фрейдовское открытие за пару лет до смерти. Он тогда так мучился монизмом своей идеи (стремление к удовольствию как единственный организующий стержень жизни человека), что просто был счастлив обнаружить противовес — стремление-к-смерти. Я читала эту книгу Фрейда в Ленинской библиотеке, когда мне было 23 года, и помню, что она подействовала на меня
потрясающе («По ту сторону принципа удовольствия»). В то же время, когда Фрейд писал этот текст, В.М. Бехтерев (и тоже перед смертью) создал свое «Бессмертие человеческой личности как научная проблема». Нетрудно сопоставить два подхода — Фрейд строил бинарную концепцию (плюса и минуса), Бехтерев — сферную, где главное было — иррадиация собственного я сквозь время и пространство. У Боба Фосса суть ухода героя заключается в том, что он (вовсе не желая умирать) вдруг постигает ЭСТЕТИЗМ смерти и усматривает в ней объятия новой реальности. Переход, который «оформлен» в фильме как вполне вульгарно-стебное, но потрясающе искреннее шоу, и есть точка-стоп, за которой действие продолжается и разворачивается в бесконечность — но это уже не дано увидеть. Это попытка встать на границе того самого драйва, о котором писал Фрейд.

В старом журнале Юность был напечатан рассказ Василия Аксенова «Маленький Кит, лакировщик действительности». Я прочитала, когда мне было лет семь-восемь, проглотила не глядя на фамилию автора — но запомнила рассказ так ярко, что и сейчас помню, как текст располагался на страницах журнала.
Странный рассказ «ни о чем» и «обо всем». Странный такой ребенок, этот Кит.
В интернете добрые люди выложили скан страничек из другого издания:
http://commentator40.livejournal.com/87503.html#cutid1
Интересно, что многие люди ищут этот текст — наверное, как и я, читали в детстве и хотят теперь перечитать. Я не очень понимаю секрет этой прозы.
Здесь все спрятано в неустранимом лиризме каждого слова — стихи, а не «нарратив». Тоскливый такой и щемящий текст. Очень, очень простой. Почему я не бросила тогда журнал? Что-то в этом во всем «сверхсознательное» есть.
Маленький Кит не выносит сказок с плохими сюжетами — кто-то кого-то ест, кто-то кому-то угрожает. Идиллический мир, который он упрямо строит вокруг себя — очень похож на огромную утопию самого Аксенова. Какие бы странные тексты он ни писал, за ними разворачивается огромная и фундаментальная (прямо как «родина-мать-зовет») утопия и упрямство — нежелание жить здесь и сейчас. Наверное, где-то здесь кроется аксеновское остроумие — всегда чересчур нежное, чтобы смеяться.

Одна – с Валентиной Николаевной Махиней. Она, пересказывая один из своих диалогов с Андреем, сказала: «И вот он говорит – как моя бабушка. У меня сразу тумблер в мозгу щелк – надо сделать такой фильм, о бабушках, как наши бабушки. Я же старая телевизионщица, все сразу в сюжеты превращается».

Вторая – с Леонидом Савельевичем Поповым, известнейшим челябинским журналистом, почетным гражданином города Коркино и т.п. Мы говорили о его новой книге, он просил задавать ему вопросы – и в какой-то момент мне вдруг стало ясно, что он живет среди журналистских текстов. Весь мир вокруг него превращается в очерки и репортажи. Мир сразу «расчерчен» на жанры — как и в случае с Валентиной Николаевной – когда мир расчислен как сценарий документального фильма.
И вот тут и возникла такая мысль (не очень новая) – если мышление ориентировано журналистски, то вряд ли ты сможешь мыслить художественно, как создатель цельного художественного мира. Ты будешь жить в ФОРМАТЕ телесюжета или жанра статьи. Художественное будет казаться тебе второсортным, ненужным, нежизненным.
Для художественно-ориентированного сознания все журналистское будет выглядеть второсортным, бренным, преходящим. Сознание художника скользит по грани современности и вечности. Значит ли это, что журналистский труд «обслуживает» сегодняшнюю потребность и исчезает вместе со своей эпохой, а художественное творчество нацелено в вечность? Во многом да, значит именно это. И тогда перед нами более широкая оппозиция: natura naturans versus natura naturata. Природа творящая против сотворенной (по Бахтину). Творец создает СВОЙ мир. Журналист комментирует ЧУЖОЙ. Нужны разные навыки и разный склад характера. Можно было бы говорить и о странности стихов, написанных профессиональными литературоведами (Юрий Орлицкий). Граница, разумеется, прозрачна, но это граница. На страже ее стоит СВОБОДА. Художник свободен абсолютно. Журналист ВСЕГДА НЕ СВОБОДЕН. Дело не в цензуре и «прессинге сверху». Дело в правилах игры, которым каждый из них себя добровольно подчиняет. И это наблюдение можно транслировать на любую профессиональную деятельность. Шопенгауэр был прав – искусство есть единственная неангажированная сфера человеческой деятельности.