Опубликовано: Профессиональная культура журналиста как фактор информационной безопасности : сб.ст. и матер. / Под ред. проф. В.Ф. Олешко. – Екатеринбург : Изд-во УрГУ ; издат. дом «Филантроп», 2008. – С. 70–78.
ЮРИСЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРОФЕССИОНАЛИЗАЦИЯ ЖУРНАЛИСТА В АСПЕКТЕ ИНФОРМАЦИОННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ:
к постановке проблемы
Знание основ юрислингвистики позволяет журналисту прогнозировать последствия публикации того или иного злободневного материала, направленного против действий конкретных лиц. Несомненно, знакомство с судебными лингвистическими экспертизами становится источником четкого усвоения главных принципов квалификации тех или иных речевых фактов как оскорбляющих честь и достоинство граждан. Журналист получает возможность заранее «обходить» такие опасные моменты, тоньше чувствовать языковую фактуру. Казалось бы, профессионализирующая линия проста и понятна: движение от формального знания закона к тонкостям его применения, расширение словарного запаса и художественного, образного мышления, постижение глубин словесного выражения мыслей. Однако здесь кроется и основное противоречие такого типа профессионализации, связанное с общей доктриной информационной безопасности.
Обратимся к тексту доктрины: «Под информационной безопасностью Российской Федерации понимается состояние защищенности ее национальных интересов в информационной сфере, определяющихся совокупностью сбалансированных интересов личности, общества и государства. Интересы личности в информационной сфере заключаются в реализации конституционных прав человека и гражданина на доступ к информации, на использование информации в интересах осуществления не запрещенной законом деятельности, физического, духовного и интеллектуального развития, а также в защите информации, обеспечивающей личную безопасность. Интересы общества в информационной сфере заключаются в обеспечении интересов личности в этой сфере, упрочении демократии, создании правового социального государства, достижении и поддержании общественного согласия, в духовном обновлении России. Интересы государства в информационной сфере заключаются в создании условий для гармоничного развития российской информационной инфраструктуры, для реализации конституционных прав и свобод человека и гражданина в области получения информации и пользования ею в целях обеспечения незыблемости конституционного строя, суверенитета и территориальной целостности России, политической, экономической и социальной стабильности, в безусловном обеспечении законности и правопорядка, развитии равноправного и взаимовыгодного международного сотрудничества». Как видим, все три главных элемента общего информационно-безопасного «субстрата» сведены к правам личности. Таким образом, неизбежно возникает конфликт между разнонаправленными правами: на доступ к информации о другом и на право сохранения личной тайны этим другим, на право заявить о противоправных действиях человека (либо угрожающих общественному порядку и спокойствию) и праве самого этого человека на охранение собственной личности от каких бы то ни было обвинений.
Отсутствие приоритетов в доктрине безопасности, стремление создать демократичный, «открытый» во все стороны документ привели к тому, что доктрина может стать основанием любых действий, ограничивающих права журналиста, выступающего разоблачителем каких бы то ни было противообщественных действий конкретного лица (например, облеченного властью), поскольку должностной статус здесь вымещается и заслоняется правами личности.
Поясним эту мысль абстрактным примером: выступление в прессе журналиста, разоблачающего действия лидера партии, общественной организации, чиновника, всегда с юрислингвистической точки зрения может быть квалифицировано как оскорбление чести и достоинства конкретного человека, причинение ему морального вреда, если речь идет о предпринимателе – то и вреда материального, что влечет за собой для журналиста последствия разной степени тяжести – от штрафа до лишения свободы.
Таким образом, возникает неразрешимое профессиональное противоречие: с одной стороны, общественная миссия журналиста связана с постоянным мониторингом любых антиобщественных действий, в том числе (и даже в особенной мере) действий чиновников, олигархов, властных структур, а с другой стороны, он поставлен в ситуацию постоянной угрозы нарушения закона и наказания за честное исполнение своего профессионального долга.
Ситуация многоаспектна, рассмотрим основные тенденции главных ее составляющих.
Бурно развивающаяся в силу высокой практической востребованности юрислингвистика накапливает все более изощренный инструментарий, расширяющий число художественных приемов и традиционно «вуалирующих» главную мысль приемов, относимых к инвективам, а потому квалифицируемым как оскорбление. Главная задача юрислингвистики – защита пострадавшего, поэтому журналист оказывается лишенным большого числа языковых приемов, которые еще недавно могли считаться успешными в прохождении между сциллой журналистской задачи и харибдой закона. Например, анализируя различные виды иронии и издевки, О. Иссерс делает вывод: «Анализ речевой стратегии дискредитации убеждает в том, что средством морального уничтожения политического оппонента является не столько брань и прямая негативная оценка, сколько приемы когнитивного и семантического плана, способствующие желательному восприятию политических фактов и фигур. Тактики оскорбления и издевки, кроме интерпретации реалий политической жизни, преследуют задачу высмеять, что усиливает эффект дискредитации. Это может служить достаточным основанием для юридической квалификации рассмотренных речевых действий как задевающих честь и достоинство гражданина» .
Если журналист знакомится (в том числе по ходу своей профессиональной подготовки) со всевозможными лингвистическими экспертизами, связанными с самыми различными статьями, выступлениями в прессе, на радио, по телевидению, он получает широчайшую палитру приемов, неофициально «запрещенных» к использованию. Ни ирония, ни скрытые сравнения, ни тайные намеки, ни косвенные сообщения не являются прибежищем его личной оправданности перед законом, а тонкий лингвистический анализ – особенно когнитивный и семантический, направленный на выявление интенций говорящего – позволяет вскрыть его внутреннее намерение и обвинить в ущемлении прав человека, против которого выступает журналист.
Возникает следующая тенденция в обучении журналистов, пишущих на политические и другие злободневные темы: углубление освоения и понимания тонких правил языковой игры. Это углубление однозначно может быть квалифицировано как возвращение журналистского дискурса в область эзопова языка, языка намеков и полунамеков. Если такая задача стояла перед отечественной журналистикой более ста пятидесяти лет в связи с действием строгих цензурных ограничений, то современным цензором становится право.
Тем самым цензурная ситуация вновь оказывается актуальной, что и следует признать главным итогом развития юрислингвистических концепций журналистского текста.
В новой цензурной ситуации неизбежно включается так называемое автоцензурирование текста, когда журналист сам взвешивает свои слова на юрислингвистических весах. Расплывчатость и неконкретность критериев обвинения при этом ставит журналиста перед простым и понятным выбором: не рисковать вообще. Если всякое высказывание может быть рассмотрено как инвективное, то что остается журналисту? Только полностью отказаться от всяких разоблачений. Но в таком случае согласно той же доктрине информационной безопасности под ударом оказываются права общества, ущемляемые отдельными облеченными властью людьми, против которых не может быть направлено слово журналиста, ограниченное цензурным давлением права.
Юрислингвисты констатируют: «Предстоит большая работа по дифференциации инвективного инварианта (среднестатистического коэффициента инвективности) в связи с его варьированием по различным социальным группам (возрастным, половым, связанным с качеством и уровнем образования и т.п.), по ситуациям и контекстам употребления, по субъектам оскорбления (инвекторам) и объектам оскорбления (инвектумам)» . Это означает, что изощренность юридического подхода к журналистском у слову будет только возрастать. Сами лингвисты признают при этом, что формальный анализ речевых высказываний для них проще, чем актуальный, учитывающий речевую ситуацию: «Выводы из формального анализа на уровне буквальных значений лучше вписываются в практику судебных решений, они как бы более легитимны (для них легче найти отсылки, апеллирующие к языковой нормативности), они проще для практической реализации» . Здесь достаточно откровенно формулируется сам подход: юрислингвист опирается на данные словарей, а не конкретных «обертонов» ситуации, которые невозможно зафиксировать буквально. Журналист, оказавшийся в такой ситуации, может быть обвинен по статье даже в том случае, когда он не преследовал цели дискредитировать кого бы то ни было (такова например ситуация в выше процитированном материале, связанном с диалогом в телестудии).
Но есть и другая сторона: возможны случаи лингвистической защиты любого текста – тем самым создается прецедент аморфности и неясности этической стороны публичного слова. В качестве примера можно привести лингвистическую экспертизу по делу Филиппа Киркорова, публично оскорбившего ростовскую журналистку на пресс-конференции. В Интернете был выложен полный текст экспертизы и появились ернические комментарии: «Перед профессором Барановым было поставлено шесть вопросов, в том числе: «какова цель оскорбления?», «каково значение идиомы «по х… в современном русском языке?», «как характеризуется употребление слова п…. в следующем контексте», «можно ли квалифицировать слово «сиськи» как неприличное?» и т.д. Как следует из заключения, копия которого имеется в распоряжении «Известий», ученый пришел к выводу, что Ирина Ароян обижается на Киркорова зря. Это подкрепляется следующими тезисами: «Во фразе Ф. Киркорова «Меня раздражают ваша розовая кофточка, ваши сиськи и ваш микрофон!» И. Ароян не предписывается никаких отрицательных характеристик, выраженных в неприличной форме» (профессор пояснил, что слово «сиська» квалифицируется в словарях как просторечие). Фразу Киркорова «А? Да мне по х.., как вы напишете… Так же, как и вы…» тоже нельзя рассматривать как оскорбление, поскольку, используя идиому «по х..», «говорящий дает понять адресату, что он исключает то, что напишет адресат, из своей личной сферы, то есть Ф. Киркорову безразлично, о чем напишет журналистка. Продолжение фразы «так же, как и вы…» указывает на то, что говорящему безразлична и сама журналистка», и это, как считает Анатолий Баранов, тоже не оскорбление. Что же касается слова «п….», произнесенного Киркоровым в ответ на реплику Ирины Ароян «А вы научитесь себя вести! Звезда!», то профессор Баранов допускает, что «при одном понимании Ирине Ароян в неприличной форме приписывается некоторая характеристика», но «при втором понимании речь идет о языковой игре, основанной на рифме со словом «звезда»… Только говорящий может пояснить, что имелось в виду»» .
В конечном счете экспертиза, сделанная профессором Барановым, превратилась в своеобразный символ «продажности филологии», стала объектом многочисленных шуток и издевок в сети. Но для нас важнее сам факт зыбкости почвы, на которую вступает специалист. Как и в вопросах права, языковая материя оказывается многозначной и при интерпретации границы толкований раздвигаются бесконечно.
Каковы же основные стратегии профессионализации журналиста в этой связи? Возможен ли на страницах прессы, в радио- и телестудиях разговор на темы межнациональных отношений без обвинения в разжигании межнациональной вражды? Возможна ли разоблачительная речевая интенция без обвинения журналиста в дискредитации личности и ущемлении ее прав?
Профессионализация неизбежно пойдет в двух основных направлениях: развитии скрытых речевых стратегий, усложнения коммуникации за счет выработки особых кодов и конвенции с читателем (слушателем, зрителем); здесь очевидно востребованными окажутся хорошо отработанные в «цензурный» период развития отечественной журналистики техники журналистского воздействия; вторым направлением станет «подпольная» профессионализация, когда журналистское слово будет рассчитано на «внецензурное» существование, будет строиться на нарушении конвенций, без оглядки на «внутреннего цензора». И та, и другая профессионализирующие стратегии мало совместимы с современным образовательным вектором, предполагающим равное внимание к этическим вопросам, деонтологический подход (когда журналист обязан информировать о фактах, дискредитирующих ту или иную личность, если это касается общественного спокойствия и развития), и к вопросам права, ограничивающим эти задачи.
Приведем еще один пример, связанный с челябинскими нацболами. В газете «Para Bellum» от 9 декабря 2005 года была опубликована статья «Веселье», подписанная «Слесарь». Приведем начало этой статьи: «Как известно, каждый настоящий Партиец, со стопроцентной необходимостью, должен быть Подонком. Быть Подонком трудно, но почетно. Подонок – это человек, который не имеет ничего общего с нынешним обществом, его убогими ценностями и вонючей моралью.
Нас трое. Повод для веселья банальный – роспись стен партийными лозунгами. Однако это только повод, мы возьмем все, что предложит нам ночь. Поначалу дело обстоит весьма кисло: рисуем коньюнктурные лозунги про плохого Путина и бедных старух, оставленных им без средств к существованию. «Верните льготы, б…и!» – вывожу я дрожащей рукой, пишу и плачу – старух жалко. Но вот, о невероятное везенье, идет кавказец (проще говоря, чернож..ый), сворачивает с проспекта в темный двор – мы, разумеется, следуем за ним. Я с ходу бью гада в челюсть, хач падает, на лету хватаю его за шиворот. Подожди ложиться ещё рано (все в кроссовках). «Кусок хлеба» – псевдоним одного из партийцев – достает из кармана гвоздь (120 мм) и с силой втыкает его три раза в голову гостя с Кавказа. Густая темная кровь заливает лицо, слипшиеся волосы приняли забавную форму, будто их намазали каким-то шампунем. Красиво. Мы еще немного прыгаем на нем, это уже так, на прощанье. Пора уходить.
– Великолепно! – говорит «кусок хлеба».
– Поподробнее – с деланным безразличием произношу я.
– Бить, топтать, пинать, запинывать одного. Одного всей кодлой!
– Определённо»…
Лингвистическая экспертиза признала текст статьи провокационным (дело было возбуждено по ). Журналисты, комментирующие развитие событий, заметили: «Во время слушания дела один из экспертов-лингвистов Дмитрий Харитонов довольно резко и не особо вежливо отвечал на вопросы адвокатов подсудимых. Судье Ольге Жуковой даже пришлось сделать ему замечание.
«Я написал заключение, – вспылил доцент, – все, что интересует вас, ищите там. Сейчас я уже ничего не помню, с материалами следствия не знаком и на вопросы, выходящие за рамки моей компетенции, отвечать не буду».
Второй эксперт-лингвист Галина Иваненко на время превратила заседание суда в настоящую лекцию по психолингвистике, чем также вызвала недовольство судьи. В целом заключения Иваненко и Харитонова сошлись в том, что некоторые слова, выражения и фразы действительно нацелены на то, чтобы вызвать у людей чувство ненависти и вражды. К обоим филологам у подсудимых сразу появилось множество вопросов. В частности, на заявление Харитонова, что слово «чернож…ый» несет ярко выраженную экстремистскую нагрузку, Александр Назаров с усмешкой парировал: «А какую смысловую нагрузку несет слово «белож…ый»?» На утверждение Иваненко, что фраза «Убей депутата – спаси страну» в заголовке одной из статей является призывом к действию, Герасимов спросил: «А много вы видели бобров, пострадавших от крылатого выражения «Убей бобра – спаси дерево»?» .
По ходу затянувшегося разбирательства именно лингвистическая экспертиза стала главным «козырем» адвокатов: «Представители стороны защиты, несмотря на недавнее отклонение их ходатайства об исключении из материалов дела экспертизы, проведенной доцентом ЧГПУ Галиной Иваненко, сегодня повторили свое требование. Адвокаты опираются на то, что Иваненко имеет филологическое образование, а специальных познаний в области психологии и юриспруденции у нее нет. Между тем в своем заключении она довольно бойко оперирует терминологией этих наук и ссылается на специфическую литературу. Так как квалификации в этих областях доцент не имеет, защита утверждает, что выводы Иваненко – догадки, а значит, не могут использоваться в качестве доказательств обвинения. Также сторона защиты осталась недовольна заключением второго филолога – доцента ЧелГУ Дмитрия Харитонова, который также оперировал психологическими понятиями, не имея соответствующей профессиональной подготовки» .
Таким образом, лингвистическая экспертиза рассматривается как процесс многосоставный; отграничить «чисто языковую» сферу от психологических компонентов и самой коммуникативной ситуации невозможно. В результате журналист оказывается в двойной ловушке: он может быть осужден за любое критическое высказывание в адрес недовольного этим высказыванием лица, а в то же время даже самые резкие высказывания могут быть представлены как «языковая игра». Приведем «амбивалентное» высказывание специалиста по сути этой проблемы: «Например, употребление сниженной лексики заключает в себе возможность использования ее для достижения не только инвективной, но и других разнообразных целей. Потенциал функционально-семантического расширения границ слова внутренне присущ любым их типам. И творческий автор необходимо пользуется этим разрешающим режимом «работы» механизма языка. Но реализация потенциала прямого и расширенного функционирования сниженной лексики связано с определенной ответственностью по отношению к адресату, особенно если он (адресат) одновременно и «объект» снижения, ибо в этом случае такое инвективное функционирование лексики приближается к сфере действия закона о защите чести и достоинства личности и испытывает его воздействие» .
В качестве выхода можно обозначить обязательность участия профессиональных журналистских сил в дискуссиях юрислингвистов, обязательном учитывании в этом споре третьей составляющей – журналистского долга, на который во многом опирается и доктрина информационной безопасности. В развитии юрислингвитики сегодня можно усмотреть отражение основных конфликтов этой ситуации – совершенствование формальных оснований экспертизы одновременно может рассматриваться как новая угроза информационной безопасности. Отрасль будет развиваться, усложняя и затемняя задачи журналистики, но и не развиваться она также не может. Усилия ученых, направленные на выработку адекватного научного языка, позволяющего однозначно определять речевые факты в СМИ, заслуживают всяческой поддержки, однако нуждаются в своевременной коррекции и уточнении со стороны авторов «объекта» их исследований – то есть самих журналистов.