Вышел в свет трехтомник «Рацион» (Т. 1. Национальная идея, Т. 2. Пища телесная как духовная, Т. 3. Служение; Челябинск: Энциклопедия, 2007–2008). Об идеях книги читайте здесь.
Статья первая. Каторга труда
Работать на унитаз
Прошли тысячелетия со времен каменного века, а человек так и не может прокормиться. Когда-то щедринская сказка про двух генералов воспринималась как пародия «на правящий класс», ну и заодно на пассивное долготерпение русского народа. Но теперь-то уж ясно, что два умирающих с голоду генерала — на острове, кишащем всякой живностью и вкусностями, — это человечество вообще… Если конкретно о сегодняшней российской ситуации – потребительская корзина (штука весьма загадочная, но да не в том дело) наполовину занята продовольствием. Другими словами, как ни крути, а процентов этак 85 всего населения России каждый второй заработанный рубль тратят на еду. Это наблюдается давно – и не меняется. Между тем, согласно сведениям антропологов, палеологов и других ученых, в древних племенах – равно как и в современных так называемых примитивных сообществах – коэффициент этот доходит до 1 к 9, то есть день добычи на девять дней потребления (с учетом всех «нахлебников», кто в охоте не участвует). Это как все равно если бы каждый из нас за три дня зарабатывал неопустошающийся холодильник еды для всей семьи на целый месяц… А зарплата за остальные 19 рабочих дней шла бы на модные вещи, автомобили, поездки на курорты и прочие излишества. Приходится признать – мы не продвинулись в решении ключевой задачи собственной эволюции и даже деградировали.
На миру и смерть красна
Если любая цивилизация рассматривается с легкой руки знаменитого ученого Леви-Строса как «таксопищевая» (то есть цель – прокормиться и прокормить беспомощных членов семьи), то мы построили цивилизацию, где призрак голода маячит над постоянно уменьшающейся горсткой людей с завидным постоянством. Давно ли «Златоустовский рабочий» «делился» тайной новогоднего (1991) застолья из свеклы, морковки, муки и сахара? И опять повеяло тем же самым, причем на этот раз как-то очень загодя – вроде бы все еще есть, все еще можно купить, а уже подступает зуд делать запасы серых макарон и перловки… на всякий случай. Вот тебе и третье тысячелетие! Стоит взглянуть на пресловутый «русский крест» (взаимоналожение графика рождаемости и смертности, крест образовался в памятном
1992 году),
чтобы поежиться от неуверенности в завтрашнем дне – этак мы и впрямь пропадем. И область наша не в лучшем положении – чего стоит процесс «урбанизации». Из трех с половиной миллионов в города «сбились» 2,8, а по деревням осталось чуть больше полумиллиона… Но это официальная статистика, которая часто ошибается. Наверное, на самом деле еще «урбанистичнее», то есть городских «неофициальных» полно. Одна моя случайная знакомая рассказывала о причелябинской деревне, фактически уже окруженной высотками: «Что вы! Раньше коров в каждом дворе держали, а теперь ни одной. Это ж каторга! А тут побежала до ближайшего магазинчика, устроилась уборщицей – и деньги тебе, и молока купила»… Правильная логика. А прокормят всех, по-видимому, огромные комбинаты и пищевые концерны. Но когда-то Великая Депрессия в Америке 30-х годов прошлого века воспринималась как яркая иллюстрация к общей теории «загнивающего» капитализма – в стране толпы голодных, а на свалках жгут мясо, в реки выливают молоко – лишь бы цены не сбить. А теперь вот думаю – не удивительно, если и у нас такое начнется. Через месяц все, кто сейчас на неполном рабочем дне или попросту уволен, окажутся «в режиме строгой экономии» (и экономить будут на еде, на чем же еще?). А это значит, что масса скоропортящейся продукции окажется никому не нужна. Или раздать за бесценок – или сгноить, но удержать цены… Отгадайте с двух раз, что выгоднее пищевому концерну?.. В общем, Америку мы еще догоним и перегоним.
Сердце, сосуды… Наша Великая Депрессия
Помимо русского креста, страшного еще и самими причинами смертности (где сердце и сосуды стоят на первом месте, захлестнув уже за 60 % всех случаев смертей), есть еще и потребительская петля – тоже нерадостная метафора. Ты работаешь изо всех сил, ты добиваешься повышения зарплаты (часто за счет переработок и нещадной самоэксплуатации), но денег все равно не хватает. Ситуация с кредитами показывает, что даже на элементарные товары денег «в кошельке» нет – и немедленно оформляется заем у банка. Как у Носова в «Незнайке на Луне»: «А вот кому фартинги! Кому фартинги! Цена одного фартинга – два фартинга!» Но ведь каждая новая вещь – это выкачанные из организма силы, нервы, испорченная кровь, больное сердце – потребительская петля заставляет работать «на износ», но ради чего? Мало нам креста, есть еще и так называемая «ожидаемая смертность поколений», рассчитанная по сложным графикам. Там, например, всем мальчикам, рожденным в 1995–1996 году, уготована «среднестатистическая» отметка «56» (а девочкам «71»)… Они уже сегодня «встроены» в эту петлю – как и все мы, впрочем. Вопрос непраздный – ради чего все это делается? Зачем каждое утро миллион челябинцев с боем впихивается в маршрутки? Мчится на «рабочие места»? Что делает этот миллион до пяти-шести вечера? Многие ли из этой трудовой армии в состоянии сказать вечером – день прожит не зря, я счастлив? Да, заработана «авоська с продуктами». Плохонькими, но продуктами. А почему, собственно, каторга оплачена странными пельменями с жидкой сметаной и синеватой сгущенкой «на сладкое»? Неужели это и есть «эквивалент труда»? И не получается ли, что «продуктовая» половина потребительской корзины простого горожанина – это лишь «видимость» и «кажимость» еды? И те самые сосуды, та самая кровь, то сердце, что так слабы у целой нации, получают еще один удар…
Опять перестройка?
Тогда ради чего прошел еще один день? Неделя? Годы (из тех немногих, что отведены каждому из нас «по науке»)? Некогда об этом задуматься. Удалось поехать на курорт – вот, значит, жизнь продолжается. Удалось купить какую-то потребительскую технику – все как у всех. Кому-то даже удалось взять ипотеку… вот только удастся ли дожить до последней выплаты – это вопрос. Но в любом случае – родится новое поколение, и сразу окажется втянуто в этот порядок вещей. Не сломить – не исправить. Ради чего «пласталось» старшее поколение? Чтобы выучились, устроились, зарабатывали… Ну – выучились, устроились, зарабатывают. Все равно им не хватает… И все равно они повторяют все тот же мертвый круг – каторга труда и бессмыслица свободного времени (телевизор продолжает лидировать несмотря на громкие слова о грядущей «цивилизации досуга»).
Так в чем же тогда идея? Пока – для начала – очень простая. Остановиться. Задуматься. А зачем я это делаю? А нужна ли мне моя работа? Нет, трудовая книжка, «соцпакет» и прочее – это важно, конечно. Сейчас, когда кругом сокращения-увольнения, это и тем более значимо. Но в том-то и состоит «кризис», что вся система прежних устойчивых представлений начинает рушиться. Значит, вполне своевременно задаться вопросом – а на своем ли я месте? Вот мой город, я здесь живу. Или существую? Так или иначе каторга труда не может быть постоянной. Должен быть смысл – и тогда сам труд (а не «заработок») станет счастьем. На эту тему столько книг написано, что впору открыть специализированную библиотеку «Смысл жизни». Но воз и ныне там. И, похоже, одним «бегством от цивилизации» не отделаешься. Ее придется переделать. Осмысленно. А это значит – опять перестройка.
Статья вторая. Революция в отдельно взятом регионеОтнять и присвоить
Еду в плацкартном вагоне в Москву. Полвагона занимает бригада вахтенников. Пьют так, что уже и не помнят, куда едут. Один заснет – другой проснется. И все 32 часа обсуждают только один вопрос – революцию. Обсуждение не очень содержательное: «Вот ты, Жека, революцию не сможешь делать. Кишка тонка. А вот братан мой – сможет». «Это почему это я не смогу?» «А вот я те говорю – не сможешь ты. Тут крепкие люди нужны. Как братан». Оба участники диалога, как выясняется, семейные, за сорок, один из них отсидел больше 10 лет (тот самый, у кого «кишка тонка»). Оба высококвалифицированные специалисты – в Москве без них никак не обойтись (по их словам). Они прерывают «извинительные» рассказы о себе, адресованные нам, невольным заложникам «вахтенного» вагона, и снова крутят ту же пластинку: «Ну что, Миха, будем революцию делать?» «Будем, Жека. Но ты не потянешь».
Из малосвязных речей вырисовывается «новая концепция» русского бунта, бессмысленного и беспощадного, по пушкинскому определению. Это будет именно драка, битва. Надо будет крушить, бить, стрелять и отстреливаться (в связи с этим долго обсуждались охотничьи навыки). Надо будет отнимать у тех, кто мертво вцепится в наворованное. В общем, старая добрая «экспроприация экспроприаторов». Почему-то я вспоминаю «Тихий Дон» Шолохова. «А Пантелей Прокофьевич, проводив казаков, хозяином пошел в амбар, поснимал с поветки хомуты и шлейки, понес к своей бричке. Следом за ним шла хозяйка, с лицом, залитым слезами, кричала, цепляясь за плечи:
— Батюшка! Родимый! Греха не боишься! За что сирот обижаешь? Отдай хомуты! Отдай, ради господа бога!
— Но-но, ты бога оставь, — прихрамывая, барабошил и отмахивался от бабы Мелехов. — Ваши мужья у нас тоже, небось, брали бы. Твой-то комиссар, никак?.. Отвяжись! Раз «твое — мое — богово», значит — молчок, не жалься!
Потом, сбив на сундуках замки, при сочувственном молчании обозников выбирал шаровары и мундиры поновей, разглядывал их на свет, мял в черных куцых пальцах, вязал в узлы…
Уехал он перед обедом. На бричке, набитой доверху, на узлах сидела, поджав тонкие губы, Дарья. Позади поверх всего лежал банный котел. Пантелей Прокофьевич вывернул его из плиты в бане, едва донес до брички и на укоряющее замечание Дарьи:
— Вы, батенька, и с г… не расстанетесь! — гневно ответил:
— Молчи, шалава! Буду я им котел оставлять! Из тебя хозяйка — как из Гришки-поганца! А мне и котел сгодится. Так-то!.. Ну, трогай! Чего губы растрепала?
Опухшей от слез хозяйке, затворявшей за ними ворота, сказал добродушно:
— Прощай, бабочка! Не гневайся. Вы себе ишо наживете».
Вот тебе и новый передел. Как только общество вступает в полосы «кризисных экстремумов», с трудом «вдолбленное» правовое сознание рушится первым. Моментально отключаются все те «тормоза», что только что казались аксиомой. Раз у меня отняли мою зарплату (сократили, перевели на неполный день и т.п.), то почему я должен платить за квартиру, отопление, электричество и даже выплачивать кредиты? Вина за мое бедственное положение лежит на плечах Высших Сил (государство, президент, Америка и что угодно еще). Нет сомнений, что вслед за падением этого слабого оплота общего «послушания» начнется разгул примитивного воровства, грабежей и даже убийств. В 1991 году мой питерский родственник купил бутылку минералки в киоске, стоящем на отшибе спального микрорайона. За его спиной стоял человек, увидевший толстенное обручальное кольцо на пальце покупателя. Он пошел вслед и на первом же повороте напал на ничего не подозревающего владельца кольца. Бил страшно чем-то железным, тяжелым, раскроил череп, переломал кости. Содрал кольцо и забрал бумажник с какими-то рублями. В 1996 капитану нашей питерской яхтенной команды, с которой я ходила по Балтике, нанесли зверский удар по голове и выкинули из его собственной машины (он решил подвести пассажиров), машину угнали. Тут не важно – Питер ли это или Челябинск. Важен сам механизм. Не какие-то там организованные преступные группировки, не вечная коррупция и «криминальные разборки мафиозных структур», а простые «частные лица» теряют чувство человечности. А в России только это чувство и есть гарант «правого сознания».
Хищные гоминиды
Когда-то профессор Б. Поршнев (1905–1972) выступил с совершенно невозможной для советской науки теорией видового (биологического) деления человечества. Дело не в расах, национальностях, этносах, а в том, что человечество неоднородно как семейство животных. Он выделил четыре основные вида, объединенные в две группы, «хищных» и «нехищных», при этом в первой группе выделяются хищные гоминиды (собственно звери, или сверхживотные, по мнению Поршнева, это 2% всего человечества) и суггесторы – приспособленцы, умеющие быть паразитами в отношении более сильных и хищниками в отношении слабейших (их 8 %, по мнению Поршнева, суггесторы биологически «запрограммированы» прорываться во власть). Остальное человечество – это огромное большинство конформных людей, обладающих нравственностью и легко поддающихся внушению (70%), 10% неоантропов, обладающих обостренной нравственностью и способных противостоять гоминидам, и 10% разных смешанных (диффузных) типов. Так вот, если отнестись к этой теории внимательно (а Поршнев оперировал сложнейшими данными археологических раскопок, сведений палеопсихологического порядка), она объясняет массу фактов сегодняшних.
Хищное начало, свойственное небольшому количеству людей, подавляется именно «видовым сознанием» большинства. Но как только это большинство чувствует угрозу своему существованию (в российской ситуации это традиционная «неуверенность в завтрашнем дне» и «смогу ли я прокормить семью»), нравственность «выключается». 70% населения начинают копировать нравы и правила жизни «чужого вида». Хищно-гоминидская «мораль» побеждает. Тем самым «реальные хищники» оказываются «выпущены на свободу», а нехищные люди копируют их модель поведения, превращая жизнь социума в ад.
Получается, что «неореволюция» есть выплеск отрицательной энергии, «имитации» собственного «хищничества», и весь вопрос в том, сможешь ли ты «взять» (убив бывшего владельца) или у тебя «кишка тонка»…
Прошлые революции как контекст будущего
Рассмотрим два классических примера: революцию в отдельно взятом мозгу (случай Раскольникова в «Преступлении и наказании») и революцию в отдельно взятой стране (октябрь 1917 года в России). Для героя Достоевского главным барьером оказалась собственная «нехищность» (врожденная нравственность как видовое, хромосомное качество). Преодоление оказалось возможно именно на фоне страшно давящей действительности: крайней нищеты, голода, несчастных судеб матери и сестры, ужасных картин дна жизни, которые открывались измученному герою. Октябрь 1917 года не предвещал ничего революционного. Жить было плохо, власть была беспомощна именно своим либерализмом и попытками «сделать демократию», хищные гоминиды активизировались повсеместно, и переворот был истолкован ими как самое настоящее безвластие (1918 год вошел в историю России как год беспредела – людей убивали на улице без всякого отношения к «политическому вопросу» – просто чтоб содрать одежду и получить за нее какие-то гроши на барахолке, а то и просто потому, что в руках было оружие, и «правовое сознание» того поколения было уничтожено выстрелами «Авроры»).
Здесь можно сделать только один вывод: революция как таковая – это не «подвиг отчаявшихся», «униженных и оскорбленных», но именно передел «благ». Раскольников запихивал измазанные кровью старухи «заклады» в дырявые карманы своих панталон. Имущество аристократов, спешно покидавших страну, делилось между «Пантелеями Прокофьичами». Всякие «эстетизмы» (ненужные в принципе – вроде гипсовых статуй в садах) уничтожались и сжигались. Сам факт движения по кругам «передела» показателен – в рамках этих кругов «новый мир» не построишь.
«Империя ангелов»
Так называется роман Бернара Вербера (Франция, 2005). В этом фантастическом романе (начинающемся с того, что в дом главного героя врезается Боинг и героя разносит на миллион частей) дана целая «математическая концепция» Вселенной. У всего есть душа – у камней, растений, животных, людей, ангелов, богов. Причем и камни, и растения, и звери свой показатель «превышают». А люди до «своей» отметки не дотягивают. И вся задача «верхнего мира» помещать и помещать души-неудачницы в новые тела (реикарнировать), причем все время усугубляя условия их существования («стучать им по башке», как выражается один из ангелов), пока они не станут человечнее (не наберут «свои» пункты). Прогресс идет чрезвычайно медленно, несмотря на то, что ангелы-хранители (души, все же достигнувшие «отметки») не жалеют сил на помощь людям. Это другой подступ к идее «хищных гоминид». Один из героев книги Вербера –мальчик Игорь, зачатый без любви в одной из российских квартир. Его мать ищет способы избавиться от ненавистного ребенка – он рождается с разбитым лицом, потому что она с размаху падала на пол животом, чтобы разделаться с ним. Когда ему исполнилось пять лет, она отвела его на крыльцо церкви и оставила замерзать там. Этот сюжет, выбранный французским романистом, есть некая «моментальная фотография» нашей сегодняшней жизни. Это картина «кармического неблагополучия». И в то же время умная метафора: дело не в «обстоятельствах», а в нас самих.